Волк – хищное млекопитающее семейства псовых. Наряду с койотом, обыкновенным шакалом и ещё несколькими видами составляет род волков. Кроме того, как показывают результаты изучения последовательности ДНК и дрейфа генов, является прямым предком домашней собаки, которая обычно рассматривается как подвид волка. Длина тела 105-160 см, весит 35-50 кг, как редкое исключение – до 76 кг. Распространён в Европе, Азии, Северной Америке и в других регионах. Наиболее многочислен в степи, особенно в районах вольного выпаса скота; часто встречается в пустыне, в сплошной тайге редок. Окраска серая; тундровые волки более светлой окраски, пустынные – серовато-рыжеватые. Питается преимущественно животной пищей: дикими и домашними копытными, собаками, зайцами, мелкими грызунами. В период размножения волки живут парами, поздней осенью и в начале зимы иногда собираются в стаи до 10-12 зверей. Весной после 62-65 дней беременности самки приносят от 3 до 10-13 (чаще 5) слепых волчат, прозревающих на 12-13-й день. <…> степные и пустынные волки роют норы, лесные выводят щенят в логове под выворотом дерева, в тростниках и других укрытых сухих местах.

Для всякого убеждённого и желающего убеждать писателя (а именно только такого я имею в виду) вопрос о том, есть <…> у него читатель, где он и как к нему относится, есть вопрос далеко не праздный.

Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он – единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убеждённость писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчцом, на обнажённом пространстве которого бесцельно раздаётся голос, вопиющий в пустыне. Доказывать эту истину нет ни малейшей надобности; она стоит столь же твёрдо, как и та, которая гласит, что для человеческого питания потребен хлеб, а не камень…

Поэт, в справедливом сознании светозарности совершаемого им подвига мысли, имел полное право воскликнуть, что он глаголом жжёт сердца людей; но при определённых условиях слова эти были только отвлечённой истиной, близкой к самообольщению. Когда окрест царит глубокая ночь, – та ночь, которую никакой свет не в силах объять, тогда не может быть места для торжества живого слова. Сердца горят, но огонь их не проницает сквозь густоту мрака; сердца бьются, но биение их не слышно сквозь толщу желез. До тех пор, пока не установилось прямого общения между читателем и писателем, последний не может считать себя исполнившим своё призвание. Могучий – он бессилен; властитель дум – он раб бездумных бормотаний случайных добровольцев, успевших захватить в свои руки ярмо. 

(По М.Е. Салтыкову-Щедрину)

Возвратившись в Архангельск, я отправился на лошадях по окрестным сёлам. Здесь начались мои исследования древней деревянной архитектуры, которая представляла главную цель моего путешествия по северным окраинам России. <…> находившемуся при мне фотоаппарату, я сделал много фотографий древних церквей, различных старинных вещей. Но в этом путешествии мне довелось познакомиться не только с устройством домов и церквей. Передо мною развернулась целая картина народной жизни.

В одно из сёл я приехал в тёплый, ясный праздничный день. На улице было полно народу, красиво раскинутого отдельными группами: тут медленно вёлся хоровод девушек в жемчужных головных уборах, в парчовых и шёлковых платьях; там виднелись толпы парней с девушками, они медленно прохаживались, взявшись за руки, вперёд и назад, разливаясь в своих громких песнях. За ними рассыпались массы старого и малого люда, а вдали чернелись избы и в стройных силуэтах поднимались верхушки старинных деревянных церквей. Казалось, что вся картина жила одним временем и стройный вид её перебивался только толпами весёлых детей, сновавших то в ту, то в другую сторону.

Скромность людей, их красивые лица, полные жизни, и молчаливые низкие поклоны придавали празднику какую-то важность, во всём чувствовались сердечность, сдержанность и уважение друг к другу.

(По В.В. Суслову)

Совершенно другие свойства я вижу у французов… У них очень затруднено общение в русском смысле слова. Соприкосновение душ почти невозможно. Всегда остаётся дистанция… В общении есть большая условность, условная вежливость и любезность. Французы любят говорить комплименты, и очень трудно различить их настоящие чувства. У них совсем нет русской душевности. Преобладают интеллектуальность и чувственность, слабы сердечность и душевность. Но есть и качества, отсутствующие у русских. Есть уважение к личности другого, нежелание вторгаться в её внутреннюю жизнь и быть неделикатным. Дистанция определяется охранением индивидуальности своей и индивидуальности другого. Есть уважение к мысли. От анализа вашей мысли французы не переходят к анализу вашей личности, как часто бывает у русских. Французы скромнее, менее самоуверенны, чем русские. Это связано с их высокой культурой.

Русские всегда считают себя призванными быть нравственными судьями над ближними. Русские очень легко чувствуют себя грешниками, и из всех народов мира они более всех склонны к покаянию. Это характерная черта. Но обратной стороной этой добродетели является склонность к обсуждению нравственных свойств людей. В русском мышлении нравственный момент преобладает над моментом чисто интеллектуальным, западным <…> людям свойствен объективирующий интеллектуализм, который очень охраняет от вторжений в чужую жизнь. Главное же качество русского общения заключается в том, что в нём легче начинать говорить о главном и существенном. 

(По Н.А. Бердяеву)

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, <…> болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.

Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого.

Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.

Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков. Меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.

(По Б.Л. Васильеву)

Ахматова и Маяковский столь же враждебны друг другу, сколь враждебны эпохи, породившие их. Ахматова есть бережливая наследница всех драгоценнейших дореволюционных богатств русской словесной культуры. У неё множество предков: и Пушкин, и Баратынский, и Анненский. В ней те душевная изысканность и прелесть, которые даются человеку веками культурных традиций. А Маяковский в каждой своей строке, в каждой букве есть порождение нынешней эпохи, в нём её верования, крики, провалы, экстазы. Предков у него никаких. За нею многовековое великолепное прошлое. Для неё высшая святыня – Россия, родина, «наша земля». Он, как и подобает революционному поэту, интернационалист, гражданин всей вселенной, равнодушен к родине, а любит всю планету, весь мир. Она – уединённая молчальница: «Как хорошо в моём затворе тёмном». Он – митинговый, весь в толпе. И если Ахматова знает только местоимение «ты», обращённое к возлюбленному и ещё к Богу, то Маяковский непрестанно горланит: «Эй вы», «вы, которые».

Она, как и подобает наследнице высокой и старой культуры, чутка ко всему еле слышимому, к еле уловимым ощущениям и мыслям. Он видит только грандиозное, глух ко всякому шёпоту, шороху.

Во всём у неё пушкинская мера. Её коробит всякая гипербола. Он без гипербол не может ни минуты.

Словом, тут не случайное различие двух – плохих или хороших – поэтов, тут две мировые стихии, два воплощения исторических сил, – пусть <…> по-своему решает, к какому из этих полюсов примкнуть, какой отвергнуть и какой любить. 

(По К.И. Чуковскому)

В детстве и отрочестве я, должно быть, слишком много испытал горечи обид, слишком много видел жестокости, злой глупости, бессмысленной лжи. Этот преждевременный груз на сердце угнетал меня. Мне нужно было найти в жизни, в людях нечто способное уравновесить тяжесть на сердце, нужно было выпрямить себя.

Когда жизнь тяжела, неприглядна и грязна, как старое, засорённое пожарище, приходится чистить и украшать её на средства своей души, своей волей, силами своего воображения – вот к чему я пришёл наконец.

Если бы вы знали, как восторженно делал я это и как порою смешно мне вспоминать о бесплодности попыток моих украсить жизнь, о лучеиспускании света души в пустоту!

Однажды в тихом городе Тамбове – городе, похожем на скучный сон, – сидя у окна в маленькой комнатке грязной гостиницы, я услыхал в соседней комнате тихий голос, странные слова: 

— Горе – вода, счастье – огонь; воды́ больше – тонут чаще, огня меньше – горят реже…

Кто-то резко прервал печальную речь: 

— Не люблю людей умней меня! Нет, я, брат, умников не уважаю… Что-о?.. А чёрт с ним! Я это – я! 

— Подожди же… 

— Я не дешевле её…

Мне показалось, что так говорить может только очень интересный и значительный человек.

Через некоторое время он вышел в коридор, <…>, заранее открыв дверь моей комнаты, я увидал его. Это был сухонький и стройный мужчина, брюнет, с толстыми губами и пристальным взглядом тёмных глаз. Одетый в чесучовую поддёвку и белую фуражку с дворянским околышком, он напоминал выцветшую акварель. 

(По М. Горькому)

Л.Н. Гумилёв. Этнография – наука описательная. Она собирает материалы о людях, на нас непохожих. Ещё в Древнем Египте семиты изображались белыми, негры – чёрными, египтяне – жёлтыми, ливийцы – красно-коричневыми. Потом греки обнаружили куда большее число людей, на <…> не похожих, и назвали их «этносы»: это слово означает «порода». Славянский эквивалент – «языцы». Вне этноса нет ни одного человека на земле, и каждый на вопрос «Кто ты?» ответит: «Русский», «Француз», «Перс» и т.д., не задумавшись ни на минуту. Почему он именно таков, человек объяснить не может. Дело даже не в родителях. Пушкин, как известно, происходил от эфиопов по материнской линии, и это не мешало ему быть русским человеком.

Корреспондент. В Эфиопии есть памятник национальному поэту Пушкину…

Л.Н. Гумилёв. Да. Американские эфиопы тоже, издавая Пушкина на английском языке, считали его «национальным поэтом». Но это курьёз…

Корреспондент. Если не происхождение, то что же тогда помогает делить людей на «своих» и «чужих», отличать «свой народ» от «не своего», «другого», «чужого»?

Л.Н. Гумилёв. Так вот, даже в лагере, где все мы были одинаково плохо одеты, спали в одних и тех же бараках, питались одинаковой бала́ндой, никто не путался. Меня там спросили об одном человеке (мать у него русская, отец китаец): вы считаете его за своего? Я ответил: да. Почему? Стихи читает по-нашему, ругается по-нашему, ведёт себя по-нашему, характер наш. Совпадает стереотип поведения, именно это и есть определяющий динамический признак этноса.

Корреспондент. Вы полагаете, главное – стереотип поведения, а не язык?

Л.Н. Гумилёв. Это очень важный компонент, но не решающий, как и происхождение. Язык можно выучить. Моя мама, например, до шести лет не знала русского языка. «Папа растратил моё приданое», – объясняла бабушка (по-французски), готовя маму в гувернантки. И только когда её стали отпускать на улицу играть в лапту с другими девочками, она выучила русский… Писала-то стихи она по-русски… 

(Из интервью Л.Н. Гумилёва газете «Советская культура»)

Внимание! Телевидение Советского Союза начинает третью, последнюю передачу из Соединённых Штатов Америки, из Нью-Йорка, из «Мэдисон Сквер Гардена», о хоккейном матче <…> сборной Советского Союза и командой «Всех звёзд лиги профессионального хоккея НХЛ». Капитаны команд Кларк и Михайлов.

Да, сегодня третий матч. Соперники выиграли по одному разу: 4:2 в пользу НХЛ и 5:4 в пользу Советского Союза. Третий матч решит судьбу «Кубка вызова», как его здесь называют. Ничьей сегодня быть не может. Если за три периода не будет заброшенных шайб, будет назначен четвёртый и будут играть до гола. Если и в этой, четвёртой двадцатиминутке не будет заброшена шайба, команды будут играть дополнительное время до гола хоть до утра. Словом, кубок сегодня будет вручён победителю.

Последние приготовления – через несколько минут начнётся матч.

У нас играют Михайлов, Петров, Александр Голиков, Стариков, Васильев, в воротах Мышкин. Владимир Мышкин – наш молодой игрок, выступающий в этом сезоне хорошо. Сегодня у него серьёзное испытание.

В команде всех звёзд НХЛ играют Макдональд, 8-й номер, Кларк – 16-й, в защите – Сальминг, 26-й. Видимо, это стартовая шестёрка. В воротах профессионал НХЛ Чиверс, 30-й номер… Ему 38 лет, недавний участник матча с «Крыльями Советов».

Встречу сегодня судит Хеллемонд на поле. Помогают ему Клод Бешар и Леон Стикл.

Жан Беливо получил право бросить шайбу. Шайба вброшена. Сейчас начнётся встреча… 

(Н.Н. Озеров, комментарий матча СССР – сборная НХЛ, 1979 г.) 

— Диалектика – вещь сложная, — спокойно возразил Гирин. Вот, например, может быть и такая диалектика: живём мы ещё в далеко не устроенном мире, ещё сильна всяческая дрянь, и ваша болевая сыворотка преотличнейшим образом может быть использована для неслыханных пыток. А что касается секретности, то Вам, научному администратору, должно быть известно, что секреты в науке лишь отсрочка, тем более короткая, чем более общей проблемой Вы занимаетесь. И <…> это на фоне успехов нашей анестезиологии выглядит неважно. 

— Какую ерунду Вы городите! — не сдержался профессор. — Так, по-Вашему, некоторыми вещами нельзя и вовсе заниматься! 

— Есть вещи, которыми нельзя заниматься, пока не будет лучше устроено общество на всей нашей планете, — подтвердил Гирин, — и учёным следует думать об этом. Меня тревожит, например, не слишком ли много кое-где развлекаются с энцефалографами и с лазерами. 

— Ну и что? 

— А то, что ряд крупных американских физиологических лабораторий занят усиленным изучением прямого воздействия на определённые участки мозга. Вызывают ощущения страха или счастья, полного удовлетворения – эйфории. Пока у крыс и у кошек, но мостик-то ведь узок! 

— Послушать Вас, так я вредной вещью занят?

— Я думаю, что так. 

— И Вы не хотите работать в моей лаборатории именно по этой причине? 

— Прежде всего по этой.

Профессор некоторое время собирался с мыслями и подавлял негодование. 

— Вот какой Вы! Но другой работы мы не найдём для Вас в институте! Приглашение, которое Вам послали, мы аннулируем! — крикнул профессор вслед уходившему. 

(По И. Ефремову) 

Путевые заметки – это заметки путешественника, содержащие в себе описание дорожных происшествий, дорожные впечатления и наблюдения. Путевая заметка является одним из наиболее живых, ярких, интересных, но при этом самых трудоёмких публицистических жанров.

Жанр путевой заметки имеет давнюю традицию. Зарождение жанра путевой заметки в России было связано с необходимостью познакомить русскую общественность с зарубежной жизнью. Эту задачу удалось решить Н.М. Карамзину, <…> «Письма русского путешественника» можно считать истоками русского путевого очерка. Жанр путевой заметки прошёл длительный путь становления и развития. При этом данный жанр показал себя как гибкий, умеющий быстро приспосабливаться к меняющимся условиям жизни. К жанру путевых заметок стали прибегать многие писатели, например, Ф.М. Достоевский, А.И. Герцен, А.Н. Радищев. В своих произведениях они делились мыслями о будущем России, поднимали проблемы, волновавшие умы российской интеллигенции.

Путевая заметка является одной из самых открытых форм выражения мысли публициста. В ней автор вступает в непосредственное общение с читателем, излагая материал в свободной форме. Автор может использовать элементы статистики, истории, естественных наук, делиться своими взглядами на те или иные политические вопросы, рассказывать о своих приключениях, раскрывая мысли и чувства. Публицист в любой момент может остановить ход повествования, связанный непосредственно с путешествием, и вставить в произведение новеллу, лирическое отступление и т.д.

Старые вещи всего лишь знаки, оставленные прошлой жизнью. Иному кажется, что они торчат, как ненужные пни,<…> для внимательной души годовые кольца хранят размах тенистых крон, что шумели тут, треск морозов, иссушающий зной давнего лета. Мальчишечья наша жизнь вспоминается через вещи ярко и предметно. В детстве с вещами устанавливаются особые отношения, интимные. В детстве вещи разговаривают, живут. Любые вещи, вплоть до рисунка обоев, половики, копилки имеют свои физиономии, свой нрав. Многие из них помнятся всю жизнь, они хранили наши тайны, мы разговаривали с ними. Вещи могут вернуться. С прошлым не стоит окончательно прощаться. Детство рано или поздно напомнит о себе. Дело не в ностальгии. Мы возвращаемся к детству за добром, нежностью, за радостью дождя и восторгом перед огромностью неба. Конечно, вернуть те чувства нельзя. Зеркала беспамятны. Из их глубины не извлечь былых отражений. Зеркала не стареют, стареют их рамы. Память должна разрешиться воспоминанием, как мысль словом. Ей нужны слушатели, бумага с пером, какой-то предмет.

Город 30-х годов сохраняется памятью бывших мальчишек и девчонок. В этом заповеднике он акварельно обольстителен. На самом деле этот город не был так хорош, но есть в нём черты узнаваемые, неповторимо пылкие. Воодушевление и зов… Сейчас город стал куда красивее, богаче, поздоровел, раздался в плечах. Почему же мы вновь и вновь вглядываемся в его облик, отыскивая в нём прежде всего то, совсем не такое уж благополучное и тем не менее счастливое, прошлое?.. 

(По Д.А. Гранину)

В 90-е годы XX столетия одним из наиболее активных и социально значимых языковых процессов оказался процесс заимствования иноязычных слов. Иноязычное слово, чаще всего английское, в современном русском контексте – это одна из примет «языкового вкуса эпохи». Русский язык всегда был открыт для заимствований, в <…> лексике большой процент составляют иноязычные слова разного происхождения. Многие из них настолько прижились в русском языке, ассимилировались им, подчинившись русской грамматике, что воспринимаются как вполне русские.

В разные эпохи приходили к нам разные «чужие» слова. Заимствования были требованием жизни. Например, развитие кораблестроения, инженерного дела, различных ремёсел стало источником заимствования голландских, немецких и английских терминов. Но были заимствования, которые диктовались модой, как, например, французские заимствования XVIII – начала XIX века, когда в светской аристократической среде культивировались французский язык, стиль и обычаи галантного общества.

Современные заимствования воспроизводят эти две исторические линии: с одной стороны, это действительно потребности в корне изменившейся жизни (смена политических, экономических, идеологических ориентиров), с другой – привлекательными оказываются не только технические новшества, но и стандарты жизненного уровня, поведение, общение, вкусы.

В числе пяти внешних чувств человека имеется одно, до сих пор почти не осмысленное. Наши языки выработали пару глаголов: слушать – слышать. Выработали другую: смотреть – видеть. Но в осмыслении нашего чувства осязания и того, что мы можем воспринимать через него, произошла какая-то заминка, несоразмерное запоздание. Мы обычно «осязаем» в смысле механического получения осязательных впечатлений, но отнюдь не осязаем на уровне осознанности <…> впечатлений. Как бы «смотрим», но не «видим», «слушаем», но не «слышим». Кто и когда испытывает хоть каплю удовольствия и хоть секунду задумывается над тем, что он чувствует, прикасаясь к предметам обихода, к стенам и полу жилищ, к растениям, к воде, к земле?

По крайней мере, половина человечества, то есть свыше миллиарда людей, ходит босиком. Разумеется, это здоро́во, полезно и удобно. Но одни при этом не испытывают вообще ничего сколько-нибудь заметного, другие – чисто телесное удовольствие, поскольку поступь разутого человека, к этому привычного, вообще легче и свободнее. Если же я знаю, что всякий мой шаг есть прикосновение к телу родимой Земли; что малейшие изгибы почвы, изменения её влажности и сухости, прохладности и теплоты, шершавости и гладкости, мягкости и твёрдости, плотности и рассыпчатости есть не что иное, как её речь ко мне, – я испытываю, кроме телесного удовольствия, непередаваемое чувство, похожее на тёплую, упоительную радость. 

(По Д. Андрееву)

В соответствии с Конституцией Российской Федерации каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, каждый обязан сохранять природу и окружающую среду, бережно относиться к природным богатствам, которые являются основой устойчивого развития, жизни и деятельности народов, проживающих на территории Российской Федерации.

Настоящий Федеральный закон определяет правовые основы государственной политики в области охраны окружающей среды, обеспечивающие сбалансированное решение социально-экономических задач, сохранение благоприятной окружающей среды, биологического разнообразия и природных ресурсов в целях удовлетворения потребностей нынешнего и будущих поколений, укрепления правопорядка в области охраны окружающей среды и обеспечения экологической безопасности.

Настоящий Федеральный закон регулирует отношения в сфере взаимодействия общества и природы, возникающие при осуществлении хозяйственной и <…> деятельности, связанной с воздействием на природную среду как важнейшую составляющую окружающей среды, являющуюся основой жизни на Земле, в пределах территории Российской Федерации, а также на континентальном шельфе и в исключительной экономической зоне Российской Федерации.

Слово родина связано с родом, отечество – с отчеством, государство по смыслу корня – с господской властью. На первый взгляд ничего общего. Но на самом деле по своему происхождению все три приведённых слова значат, собственно, одно и то же.

Смена слов-терминов отражает исторически изменявшееся представление народа о государственном единстве и государственной власти. При родовом строе это была родина, в Средние века, при господстве патриархальной власти – отечество, а после ХVI века, уже в связи с развитием зрелых феодальных отношений господства и подчинения – государство. Суть остаётся всё той же, общий смысл термина не изменяется: во всех случаях речь идёт о «царстве», о «господстве», об «империи», хотя как раз эти слова в подсознании русского человека никогда и не существовали, не накладывали своих смысловых оттенков на его представление о государстве. Понятие об империи, о царстве-государстве нам дано <…> введения различных заимствований, в попытках наложить на привычные для русского человека общественные отношения чуждые понятия. Мы же – и во многом благодаря старинным словам! – по-прежнему в отечестве видим родину.

Человеческая культура не отменяет прошлого, на прошедшем крепятся идеи и понятия будущего. Старое представление о государстве по-прежнему остаётся в сердце как символ, единящий нас с предками: родина – земля твоих предков, отечество – земля отцов. Чем древнее корень, тем устойчивее заключённое в нём народное представление о коренном, естественном и жизненно важном. 

(По В.В. Колесову)

Словари, представившие и описавшие русскую синонимию, содержат неоценимый материал для изучения выразительных возможностей языка, его лексических богатств, стилистического многообразия. Однако успехи в создании синонимических словарей русского языка не исключают трудностей в теоретической разработке проблем лексической синонимии.

Само понятие синонимии получает у лингвистов разное истолкование. Лингвисты, стремящиеся дать исчерпывающее определение понятию «синоним», для выделения синонимов предлагают различные критерии. Одни считают обязательным критерием синонимичности слов обозначение ими одного и того же понятия. Другие исследователи берут за основу выделения синонимов их взаимозаменяемость. <…> точка зрения сводится к тому, что решающим условием синонимичности признаётся близость лексических значений слов (при этом в качестве критерия выдвигается: 1) близость или тождественность лексических значений; 2) только тождественность лексических значений; 3) близость, но не тождественность лексических значений).

На наш взгляд, важное условие синонимичности слов – их семантическая близость, а в особых условиях – тождество. В зависимости от степени семантической близости синонимичность слов может проявляться в большей или меньшей мере. Например, синонимичность слов «спешить – торопиться» выражена яснее, чем, скажем, слов «смеяться – хохотать – заливаться – закатываться – покатываться – хихикать – фыркать – прыскать», имеющих значительные смысловые и стилистические различия. Наиболее выраженный характер получает синонимия при смысловом тождестве слов (ср.: здесь – тут, языкознание – лингвистика). 

(По И.Б. Голуб)

Сохранение культурной среды – задача не менее существенная, чем сохранение окружающей природы. Если природа необходима человеку для его биологической жизни, то культурная среда столь же необходима для его «духовной оседлости», для его привязанности к родным местам, для его нравственной самодисциплины и социальности. А между тем вопрос о нравственной экологии не только не изучается, он даже и не поставлен нашей наукой как <…> целое и жизненно важное для человека. Изучаются отдельные виды культуры и остатки культурного прошлого, вопросы реставрации памятников и их сохранения, но не изучается нравственное значение и влияние на человека всей культурной среды во всех её взаимосвязях, хотя сам факт воспитательного воздействия на человека его окружения ни у кого не вызывает ни малейшего сомнения. 

…Если человек не любит хотя бы изредка смотреть на старые фотографии своих родителей, не ценит память о них, оставленную в саду, который они возделывали, в вещах, которые им принадлежали, – значит, он не любит их. Если человек не любит старые улицы, старые дома, пусть даже и плохонькие, – значит, у него нет любви к своему городу. Если человек равнодушен к памятникам истории своей страны – он, как правило, равнодушен и к своей стране. 

(По Д.С. Лихачёву)

Итак, жизнь – самая большая ценность, какой обладает человек. Если сравните жизнь с драгоценным дворцом со многими залами, которые тянутся бесконечными анфиладами, которые все щедро разнообразны и все непохожи друг на друга, то самый большой зал в этом дворце, настоящий тронный зал, – это зал, в котором царствует искусство. Это зал удивительных волшебств. И первое волшебство, которое он совершает, происходит не только с самим обладателем дворца, но и со всеми в него приглашёнными на торжество.

Это зал бесконечных празднеств, которые делают всю жизнь человека интереснее, торжественнее, веселее, значительнее. Я не знаю, какими эпитетами ещё выразить свой восторг перед искусством, перед его произведениями, перед той ролью, которую оно играет в жизни человечества. И самая большая ценность, которой награждает человека искусство, – это ценность доброты. Награждённый даром понимать искусство, человек становится нравственно лучше, а следовательно, и счастливее. Да, счастливее! Ибо человек, награждённый через искусство даром доброго понимания мира, окружающих его людей, прошлого и далёкого, легче дружит с другими людьми, с другими культурами, с другими национальностями, ему легче жить.

Источником доброго является всякое подлинное искусство. Оно в самой основе своей нравственно <…> потому, что вызывает в читателе, в зрителе – во всяком, кто его воспринимает, – сопереживание и сочувствие людям, всему человечеству. Лев Толстой говорил об «объединяющем начале» искусства и придавал этому его качеству первостепенное значение. Искусство в самом глубоком смысле этого слова человечно. Оно идёт от человека и ведёт к человеку, оно служит единению человеческих душ.

(По Д.С. Лихачёву)

Вы идёте в парк, чтобы отдохнуть – без сопротивления отдаться впечатлениям, подышать чистым воздухом с его ароматом весны или осени, цветов и трав. Парк окружает вас со всех сторон. Вы и парк обращены друг к другу, парк открывает вам всё новые виды: поляны, боскеты, аллеи, перспективы, – и вы, гуляя, только облегчаете парку его показ самого себя. Вас окружает тишина, и в тишине с особой остротой возникает шум весенней листвы вдали или шуршание опавших весенних листьев под ногами. Слышится пение птиц или лёгкий треск сучка вблизи, какие-то звуки настигают вас издали и создают особое ощущение пространства и простора. Все чувства ваши раскрыты для восприятия впечатлений, и смена этих впечатлений создаёт особую симфонию – красок, объёмов, звучаний и даже ощущений, приносимых вам воздухом, ветром, туманом, росой…

«Но при чём тут человек?» – спросят меня. Ведь это то, что приносит вам природа, то, что вы можете воспринять, и <…> с большей силой, в лесу, в горах, на берегу моря, а не только в парке.

Нет, сады и парки – это тот важный рубеж, на котором встречаются человек и природа. Сады и парки одинаково важны – и в городе, и за пределами города. Не случайно так много чудеснейших парков в родном нашем Подмосковье. Нет ничего более захватывающего, увлекающего, волнующего, чем вносить человеческое в природу, а природу торжественно, «за руку» вводить в человеческое общество: смотрите, любуйтесь, радуйтесь.

(По Д.С. Лихачёву)