(1)Лоция – это, по сути, карта движения корабля, без которой запутаешься, заплывёшь не туда, а то и на рифы наткнёшься... (2)Нужен хороший лоцман с надёжной лоцией.

(3)Это Иоганн Генрих Песталоцци. (4)Гений. (5)Автор открытий в педагогике.

(6)Тут ведь вот какая история. (7)Если открытие делает физик, химик или психолог – мы с уважением говорим: «Это открытие!» (8)Если что-то открывает педагог, мы вздыхаем: «Ну, да, это его мнение». (9)Откуда такое неуважение к открытиям знаменитых педагогов – не знаю.

(10)Имя Песталоцци известно, в общем, всем. (11)Все знают, что был такой педагог. (12)Открытия его – почти никому.

(13)Главное открытие Песталоцци – это метод природосоответствия. (14)Метод, который могут использовать и учителя в школе, и родители. (15)В чём его суть? (16)Песталоцци считал, что, прежде чем учить ребёнка, его необходимо изучить. (17)Понимаете? (18)Не объяснять ему сразу, сколько будет дважды два, а изучить: понять его суть, его интересы, его увлечения.

(19)Что значит: ребёнок выбрал свою дорогу? (20)Тот путь, который соответствует его природе. (21)Это и есть метод природосоответствия Песталоцци. (22)Нельзя учить всех всему – бессмысленное дело. (23)Нужно изучить ребёнка, понять – обязательно вместе с ним! – к каким наукам или ремёслам лежит его душа, и развивать именно это.

(24)За последнее время проведено большое количество разных исследований на тему: какие навыки необходимы человеку XXI века, чтобы принести пользу себе и обществу. (25)Понятно, что результаты разных исследований различны. (26)Но в целом есть три позиции. (27)Первая – умение «креативить». (28)Вторая – умение работать в коллективе. (29)Третья – умение объективно оценивать себя. (30)Мы никак не можем понять, что сегодня, в эпоху, когда количество гаджетов на земле превышает количество людей, вызубренные знания пользы не приносят. (31)Бессмысленно учить человека тому, что можно узнать одним кликом. (32)Знания необходимы лишь как повод для творчества.

(33)Иоганн Генрих Песталоцци знал это задолго до эпохи гаджетов, ещё в конце XVIII века. (34)В школах Песталоцци учились сироты, дети из бедных семей. (35)И педагог прекрасно понимал, что они вряд ли когда-нибудь поднимутся по социальной лестнице, но даже у них он старался найти призвание (хотя и слова-то такого в ту пору не существовало): сделать так, чтобы молодой человек занимался тем, к чему лежит его душа.

(36)Ещё Песталоцци открыл принцип элементарного воспитания. (37)Что это такое? (38)Приведу его любимый пример. (39)Песталоцци спрашивал: «Что такое вода?» (40)Как правило, отвечали: «Жидкость». (41)А лёд? (42)А снег? (43)А туман? (44)Нет, вода – это явление природы, она бывает разной. (45)Рассказав про воду – пример элементарный, – можно переходить к человеку. (46)И тогда Песталоцци говорил, ребёнку: «Ты тоже явление природы, как и вода, значит, ты тоже можешь быть разным. (47)И этого не стоит бояться. (48)Это нормально».

 

(По А.М. Максимову*)

* Андрей Маркович Максимов (род. в 1959 г.) – российский публицист, драматург, режиссёр, телеведущий, член Академии российского телевидения, лауреат национальной премии «ТЭФИ».

---

(1)Ночь была особенно тяжёлой. (2)Больной страдал. (3)Сердце так болело, что казалось, будто сквозь него протягивают тугие верёвки. (4)Рядом – доктор, близкий, родной человек. (5)Он непрерывно слушает угасающий пульс Левитана. (6)Даёт лекарства, делает уколы и вновь слушает. (7)Удары более различимы, дыхание ровнее. 

(8)Ещё раз доктор Трояновский вырвал Левитана у смерти. (9)Но каким напряжением сил, какой точностью врачебных мер!.. 

— (10)Спасибо, дорогой Иван Иванович, — скорее угадывает по губам, чем слышит Трояновский. 

(11)Сколько таких тяжких ночей выдержит измученное сердце? (12)Доктор ушёл. (13)Левитан подозвал брата. (14)Адольф Ильич склонился над изголовьем больного. (15)Левитан просил принести все письма, присланные ему за многие годы, и сжечь их. (16)Возражать бессмысленно. (17)Да Адольф Ильич и сам поступил бы так же. (18)Замкнутость характера, редкая сдержанность были фамильными чертами. (19)Двери в личную жизнь у них обоих всегда плотно закрыты. 

(20)Он исполнил суровый приказ брата. (21)Пачки писем летели в огонь. (22)На фоне почерневших от копоти стенок камина мелькали страницы, освещённые пламенем. (23)Левитан смотрел на борьбу красок: чёрной, жёлтой, оранжевой. (24)В памяти возникали имена людей, связанных с ним долгие годы. (25)Он видел, как языки пламени листали страницы с мудрыми, добрыми, а порой озорными строками, обращёнными к нему лучшим другом всей жизни – Антоном Чеховым. (26)Больше ста писем великого писателя поглотил огонь. (27)А вот и маленькая пачка скупого на слова, сдержанного, но так умеющего ценить человека Валентина Серова… 

(28)Мало мы знаем писем этого замечательного художника. (29)Их стало ещё меньше в трагический миг, когда Левитан прощался с жизнью. (30)В письмах – жизнь, которая окружала и питала талант. (31)Они полетели в огонь вместе с деловыми записками Третьякова и Остроухова, отзывами меценатов о картинах и вестями от родных, напоёнными скорбью. (32)Много из-за них было пережито, порой выстрадано, выпито унижения. (33)Всё – в огонь, безжалостно, ни о чём не сожалея. (34)Сердце скоро сдаст. (35)Левитан больше не верит в то, что поднимется. (36)Когда от последней пачки осталась горсть тёмно-серого пепла, похожая на какую-то фантастическую фигуру, больной облегчённо вздохнул. 

(37)Левитан оставил нам своё искусство – наследство художника, он уничтожил письма – наследство человека. (38)Но в этой богато одарённой личности так тесно переплёлся путь художника и человека, что картины Левитана позволят нам дополнить кропотливый труд исследователей и проникнуть в его жизнь. (39)После смерти Левитана в его столе нашли завещательную записку: «Письма все сжечь, не читая по моей смерти. Левитан». 

(40)Адольф Левитан в своё время ничего не рассказал биографам о жизни брата. (41)Он молчал, упорно, хладнокровно и стойко. (42)На все обращения к нему отвечал отказом. (43)Старший брат на тридцать три года пережил младшего и провёл последние годы в Ялте. (44)Многие местные жители помнили высокого человека с чёрной бородой, одетого в тёмное пальто, клетчатый шарф и старую фетровую шляпу. (45)Его часто видели на улицах Ялты. (46)Знали, что этот высокий человек с глубокой проседью в волосах, одинокий и замкнутый, – брат великого художника. (47)Он давал уроки рисования детям, получал маленькую пенсию и все дни проводил в ялтинской библиотеке, где у него даже было своё постоянное место. (48)Там привыкли к его молчаливости, замкнутости, отстранённости. 

(49)Нет, он не написал никаких воспоминаний о брате, ничего о нём не рассказывал, даже уничтожил его документы. (50)Он не нарушил молчания. 

 

(По С.А. Пророковой*) 

* Софья Александровна Пророкова – искусствовед, известный как исследователь творчества И.Е. Репина и И.И. Левитана.

---

(1)Сегодня утром я шёл по улицам Старого Дрездена. (2)На душе было неприятно и не­ловко: шёл я смотреть её, прославленную Сикстинскую мадонну. (3)Ею все восхищаются, ею стыдно не восхищаться. (4)Между тем бесчисленные снимки с картины, которые мне приходи­лось видеть, оставляли меня в совершенном недоумении, чем тут можно восхищаться. (5)Мне нравились только два ангелочка внизу. (6)И вот, – я знал, – я буду почтительно стоять перед картиною, и всматриваться без конца, и стараться натащить на себя соответственное настрое­ние. (7)А задорный бесёнок будет подсмеиваться в душе и говорить: «Ничего я не стыжусь, – не нравится, да и баста!..»

(8)Я вошёл в галерею. (9)Большие залы, сверху донизу увешанные картинами. (10)Глаза разбегаются, не знаешь, на что смотреть, и ищешь в путеводителе спасительных звёздочек, от­мечающих «достойное». (11)Вот небольшая дверь в угловую северную комнату. (12)Перед гла­зами мелькнули знакомые контуры, яркие краски одежд… (13)Она! (14)С неприятным, почти враждебным чувством я вошёл в комнату.

(15)Одиноко в большой, идущей от пола золотой раме высилась у стены картина. (16)Слева, из окна, падал свет. (17)На диванчике и у стены сидели и стояли люди, глазея на картину. (18)«Товарищи по несчастью!» — подумал я, смеясь в душе. (19)Но сейчас же поспе­шил задушить в себе смех и с серьёзным, созерцающим видом остановился у стены.

(20)И вдруг – незаметно, нечувствительно – всё вокруг как будто стало исчезать. (21)Исчезли люди и стены. (22)Всё больше затуманивались, словно стыдясь себя и чувствуя свою ненужность на картине, старик Сикст и кокетливая Варвара. (23)И среди этого тумана резко выделялись два лица – Младенца и Матери. (24)И перед их жизнью всё окружающее бы­ло бледным и мёртвым… (25)Он, поджав губы, большими, страшно большими и страшно чёр­ными глазами пристально смотрел поверх голов вдаль.

(26)И рядом с ним – она, серьёзная и задумчивая, с круглым девическим лицом, со лбом, отуманенным дымкою предчувствия. (27)Я смотрел, смотрел, и мне казалось: она живая, и дымка то надвигается, то сходит с её молодого, милого лица…

(28)А дымка проносилась и снова надвигалась на чистый девический лоб. (29)И такая вся она была полная жизни, полная любви к жизни и к земле… (30)И всё-таки она не прижимала сына к себе, не старалась защитить от будущего. (31)Она, напротив, грудью поворачивала его навстречу будущему. (32)И серьёзное, сосредоточенное лицо её говорило: «Настали тяжёлые времена, и не видеть нам радости. (33)Но нужно великое дело, и благо ему, что он это дело берёт на себя!» (34)И лицо её светилось благоговением к его подвигу и величавою гордостью. (35)А когда свершится подвиг… когда он свершится, её сердце разорвётся от материнской муки.

(36)Вечером я сидел на террасе. (37)На душе было так, как будто в жизни случилось что-то очень важное и особенное. (38)В воздухе веяло апрельскою прохладою, по ту сторону реки береговой откос зеленел весеннею травкою. (39)Город окутывался голубоватым туманом. (40)По мосту высоко, как будто по воздуху, пронёсся поезд, выделяясь чёрным силуэтом на оранжевом фоне зари.

(41)Я сидел, и вдруг светлая, поднимающая душу радость охватила меня – радость и гордость за человечество, которое сумело воплотить и вознести на высоту такое материнство. (42)И пока она, Сикстинская мадонна, есть, жить на свете весело и почётно. (43)И мне, неве­рующему, хотелось молиться ей.

 

(По В.В. Вересаеву*)

* Викентий Викентьевич Вересаев (1867-1945) – русский писатель, переводчик.

---

(1)Помню, будучи ещё гимназистом V или VI класса, я ехал с дедушкой в Ростов-на-Дону. (2)День был августовский, знойный, томительно скучный. (3)От жара и сухого, горячего ветра, гнавшего нам навстречу облака пыли, слипались глаза, сохло во рту; не хотелось ни глядеть, ни говорить, ни думать. (4)Кормить лошадей остановились мы в большом селе Бахчи-Салах у знакомого моего дедушки.

(5)В комнатах не было ни ветра, ни пыли, но было так же неприятно, душно и скучно, как в степи и по дороге. (6)Помню, запылённый и изморённый зноем, сидел я в углу на зелёном сундуке. (7)Хозяин не спеша вышел в сени и крикнул:

— Машя! (8)Ступай наливай чай! (9)Где ты?

(10)Послышались торопливые шаги, и в комнату вошла девушка лет шестнадцати, в простом ситцевом платье и в белом платочке. (11)Готовя посуду и наливая чай, она стояла ко мне спиной. (12)Садясь за стол, я взглянул в лицо девушки, подававшей мне стакан, и вдруг почувствовал, что точно ветер пробежал по моей душе и сдунул с неё все впечатления дня с их скукой и пылью. (13)Я увидел обворожительные черты прекраснейшего из лиц, какие когда-либо встречались мне наяву и чудились во сне. (14)Передо мною стояла красавица, и я понял это с первого взгляда, как понимаю молнию.

(15)Я готов клясться, что Маша, или, как звал отец, Машя, была настоящая красавица, но доказать этого не умею. (16)Иногда бывает, что облака в беспорядке толпятся на горизонте и солнце, прячась за них, красит их и небо во всевозможные цвета: в багряный, оранжевый, золотой, лиловый, грязно-розовый; одно облачко похоже на монаха, другое на рыбу, третье на турка в чалме. (17)Зарево охватило треть неба, блестит в церковном кресте и в стёклах господского дома, отсвечивает в реке и в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари летит куда-то ночевать стая диких уток… (18)И подпасок, гонящий коров, и землемер, едущий в бричке через плотину, и гуляющие господа – все глядят на закат и все до одного находят, что он страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чём тут красота.

(19)Не я один находил, что девушка красива. (20)Мой дедушка, восьмидесятилетний старик, человек крутой, равнодушный к женщинам и красотам природы, целую минуту ласково глядел на Машу и спросил:

— Это ваша дочка?

— (21)Дочка. (22)Это дочка… — ответил хозяин.

— (23)Хорошая барышня, — похвалил дедушка.

Красоту девушки художник назвал бы классической и строгой. (25)Это была именно та красота, созерцание которой, бог весть откуда, вселяет в вас уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея и все движения молодого тела слились вместе в один цельный, гармонический аккорд, в котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту. (26)Вам кажется почему-то, что у идеально красивой женщины должен быть именно такой нос, как у Маши, прямой и с небольшой горбинкой, такие большие тёмные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что её чёрные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному белому цвету лба и щёк, как зелёный камыш к тихой речке. (27)Глядите вы, и мало-помалу вам приходит желание сказать Маше что-нибудь необыкновенно приятное, искреннее, красивое, такое же красивое, как она сама.

(28)Сначала мне было обидно и стыдно, что Маша не обращает на меня никакого внимания и смотрит всё время вниз. (29)«Это оттого, — думал я, — что я весь в пыли, загорел, и оттого, что я ещё мальчик».

(30)Но потом я мало-помалу забыл о себе самом и весь отдался ощущению красоты. (31)Я уж не помнил о степной скуке, о пыли, не слышал жужжанья мух, не понимал вкуса чая и только чувствовал, что через стол от меня стоит красивая девушка.

(32)Ощущал я красоту как-то странно. (33)Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжёлую, хотя и приятную, грусть. (34)Эта грусть была неопределённая, смутная, как сон. (35)Почему-то мне было жаль и себя, и дедушки, и хозяина дома, и самой девушки, и было во мне такое чувство, как будто мы все четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдём.

(36)Мне было жаль и себя, и её, и возницу Карпо, грустно провожавшего её взглядом всякий раз, когда она сквозь облако мякины бегала к арбам. (37)Выла ли это у меня зависть к её красоте, или я жалел, что эта девочка не моя и никогда не будет моею и что я для неё чужой, или смутно чувствовал я, что её редкая красота случайна, не нужна и, как всё на земле, не долговечна. (38)Или, быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, Бог знает!

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург, публицист, врач, общественный деятель в сфере благотворительности.

---

(1)Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с её холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить всё печальное из памяти. (2)Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!

(3)Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от неё и возвеличенные образы. (4)Вдвойне завиден прекрасный удел его: он среди них как в родной семье; а между тем далеко и громко разносится его слава. (5)Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека. (6)Все, рукоплеща, несётся за ним и мчится вслед за торжественной его колесницей. (7)Великим всемирным поэтом именуют его, парящим высоко над всеми другими гениями мира, как парит орёл над другими высоко летающими. (8)При одном имени его уже объемлются трепетом молодые пылкие сердца, ответные слёзы ему блещут во всех очах… (9)Нет равного ему в силе – он бог!

(10)Но не таков удел и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу всё, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, – всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! (11)Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слёз и единодушного восторга взволнованных им душ. (12)К нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлеченьем. (13)Ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков. (14)Ему не избежать, наконец, современного суда, лицемерно-­бесчувственного современного суда, который назовёт ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведёт ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображённых героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта. (15)Ибо не признаёт современный суд, что равно чудны стёкла, озирающие солнцы – и передающие движенья незамеченных насекомых; ибо не признаёт современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести её в перл созданья. (16)Ибо не признаёт современный суд, что высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха! (17)Не признаёт сего современный суд и всё обратит в упрёк и поношенье непризнанному писателю; без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. (18)Сурово его поприще, и горько почувствует он своё одиночество.

(19)И долго ещё определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать её сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы!

 

(По Н.В. Гоголю*)

* Николай Васильевич Гоголь (1809-1852) – русский писатель, прозаик, драматург, критик, публицист.

---

(1)За дверью тревожно залаяла собака. (2)Инженер Ананьев, его помощник студент фон Штенберг и я вышли из барака посмотреть, на кого она лает.

(3)Ночь была августовская, звёздная, но тёмная. (4)Мы взобрались на насыпь и с её высоты взглянули на землю. (5)В саженях пятидесяти от нас мигал тусклый огонёк. (6)За ним светился другой огонь, за этим третий, и длинный ряд таких огней тянулся по линии до самого горизонта. (7)Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью.

— (8)Экая благодать, господи! — вздохнул Ананьев. — (9)Столько простора и красоты, что хоть отбавляй! (10)А какова насыпь-то! (11)Это, батенька, не насыпь, а целый Монблан!

(12)Восхищаясь огнями и насыпью, инженер похлопал по плечу студента фон Штенберга и продолжал в шутливом тоне:

— Что, Михайло Михайлыч, призадумались? (13)Небось, приятно поглядеть на дела рук своих? (14)В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! (15)И как всё это хорошо, ей-богу! (16)Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и – закипит машина!

(17)Студент после долгого молчания обернулся ко мне и сказал тихо:

— Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? (18)Они вызывают во мне представление о чём-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад. (19)Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. (20)Так и с нами будет. (21)Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжёлого труда, не останется и пыли.

— (22)А вы эти мысли бросьте… — сказал инженер серьёзно и наставительно.

— (23)Почему?

— (24)А потому… (25)Такими мыслями следует оканчивать жизнь, а не начинать. (26)Вы ещё слишком молоды для них.

— (27)Почему же? — повторил студент.

— (28)Все эти мысли, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие! (29)Всей душой ненавижу эти мысли! (30)Я сам был болен ими в юности, и эти мысли не принесли мне ничего, кроме зла. (31)Это так понятно! (32)Мысли о ничтожестве и бренности видимого мира, соломоновская «суета сует» составляли и составляют до сих пор высшую и конечную ступень в области человеческого мышления. (33)Дошёл мыслитель до этой ступени и – стоп машина! (34)Дальше идти некуда. (35)Этим завершается деятельность нормального мозга. (36)Наше же несчастие в том, что мы начинаем мыслить именно с этого конца. (37)Мы, едва только мозг начинает самостоятельную работу, взбираемся на самую высшую, конечную ступень и знать не хотим тех ступеней, которые пониже.

— (38)Чем же это худо? — спросил студент.

— (39)Да поймите же, что это ненормально! — крикнул Ананьев, поглядев на него почти со злобой. — (40)Если мы нашли способ взбираться на верхнюю ступень без помощи нижних, то уж вся длинная лестница, то есть вся жизнь с её красками, звуками и мыслями, теряет для нас всякий смысл. (41)Положим, что сию вот минуту вы садитесь читать какого-нибудь Дарвина или Шекспира. (42)Едва прочли вы одну страницу, как отрава начинает уж сказываться: и ваша длинная жизнь, и Шекспир, и Дарвин представляются вам вздором, нелепостью, потому что вы знаете, что вы умрёте, что Шекспир и Дарвин тоже умерли, что их мысли не спасли ни их самих, ни земли, ни вас, и что если жизнь лишена смысла, то все эти знания, поэзия и высокие мысли являются только ненужной забавой. (43)И вы прекращаете чтение на второй же странице.

(44)Строим мы с вами железную дорогу. (45)К чему, спрашивается, нам ломать головы, изобретать, жалеть рабочих, красть или не красть, если мы знаем, что эта дорога через две тысячи лет обратится в пыль? (46)И так далее, и так далее… (47)Согласитесь, что при таком несчастном способе мышления невозможен никакой прогресс, ни науки, ни искусства, ни само мышление. (48)Нам кажется, что мы умнее толпы и Шекспира, в сущности же наша мыслительская работа сводится на нет, так как спускаться на нижние ступени у нас нет охоты, а выше идти некуда, так и стоит наш мозг на точке замерзания – ни тпру ни ну… (49)Я находился под гнётом этих мыслей около шести лет и за всё это время не прочёл ни одной путёвой книги, не стал умнее ни на грош и ни на одну букву не обогатил своего нравственного кодекса. (50)Разве это не несчастье? (51)Мало того, что мы сами отравлены, но мы ещё вносим отраву в жизнь окружающих нас. (52)Добро бы, мы со своим пессимизмом отказывались от жизни, уходили бы в пещеры или спешили умереть, а то ведь мы, покорные общему закону, живём, чувствуем, любим женщин, воспитываем детей, строим дороги!

— (53)От наших мыслей никому ни тепло ни холодно… — сказал студент нехотя.

— (54)Нет уж это вы оставьте! (55)Вы ещё не нюхали как следует жизни, а вот как поживёте с моё, батенька, так и узнаете кузькину мать! (56)Наше мышление не так невинно, как вы думаете. (57)В практической жизни, в столкновениях с людьми оно ведёт только к ужасам и глупостям. (58)Мне приходилось переживать такие положения, каких я врагу не пожелаю.

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург, публицист, врач, общественный деятель в сфере благотворительности.

---

(1)По приходе в Портсмут фрегат втянули в гавань, а людей перевели на старый корабль, стоящий в порту праздно и назначенный для временного помещения команд. (2)Там поселились и мы. (3)Я уехал в Лондон.

(4)Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на всё, не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. (5)От такого путешествия остаётся в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.

(6)Вообще, большая ошибка – стараться собирать впечатления: получишь чего не надо, а что надо, то ускользнёт. (7)Если путешествуешь не для специальной цели, нужно, чтобы впечатления нежданно и незвано сами собирались в душу. (8)Оттого я довольно равнодушно пошёл вслед за другими в Британский музей. (9)Мы целое утро осматривали древности, этрусские, египетские и другие залы, потом змей, рыб, насекомых – почти всё то, что есть и в Петербурге, в Вене, в Мадриде. (10)Оттого меня тянуло всё на улицу: хотелось побродить не между мумиями, а среди живых людей.

(11)Я с неиспытанным наслаждением вглядывался во всё, заходил в магазины, заглядывал в дома, уходил в предместья, на рынки, смотрел на всю толпу и на каждого встречного отдельно. (12)Чем смотреть на сфинксов и обелиски, мне больше нравится простоять целый час на перекрёстке и смотреть, как встретятся два англичанина, осведомятся взаимно о здоровье и пожелают друг другу всякого благополучия; смотреть на их походку и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или по крайней мере холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть обществу. (13)С любопытством смотрю, как столкнутся две кухарки с корзинами на плечах, как несётся нескончаемая двойная, тройная цепь экипажей, подобно реке, как из неё с неподражаемою ловкостью вывернется один экипаж и сольётся с другою нитью или как вся эта цепь мгновенно онемеет, лишь только полисмен с тротуара поднимет руку.

(14)В тавернах, в театрах – везде пристально смотрю, как и что делают, как веселятся, едят, пьют; слежу за мимикой, ловлю эти неуловимые звуки языка, которым должен объясняться с грехом пополам, благословляя судьбу, что когда-то учился ему. (15)Да, путешествовать с наслаждением и с пользой – значит пожить в стране и хоть немного слить свою жизнь с жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно проведёшь параллель, которая и есть искомый результат путешествия. (16)Это вглядывание, вдумыванье в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа или одного человека отдельно, даёт наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в книгах, ни в каких школах не отыщешь. (17)Недаром ещё у древних необходимым условием усовершенствованного воспитания считалось путешествие.

 

(По И.А. Гончарову*)

* Иван Александрович Гончаров (1812-1891) – русский писатель и литературный критик.

---

(1)Турченко очень редко показывался в уездном свете, потому что три четверти жизни проводил в лесу. (2)Лес был его настоящею семьёю и, кажется, единственной страстной привязанностью к жизни. (3)В городе над ним за глаза посмеивались и считали чудаком. (4)Имея полную и бесконтрольную возможность подторговывать в свою пользу лесными делянками, отводимыми на сруб, он жил только на своё полуторастарублёвое жалованье, – жалованье поистине нищенское, если принять во внимание ту культурную, ответственную и глубоко важную работу, которую самоотверженно нёс на своих плечах целые двадцать лет этот удивительный Иван Иванович. (5)Право, только среди чинов лесного корпуса, в этом распрозабытом из всех забытых ведомств, да ещё среди земских врачей, загнанных, как почтовые клячи, мне и приходилось встречать этих чудаков, фанатиков дела и бессребреников.

(6)Под его надзором и охраной было двадцать семь тысяч десятин казённого леса, да ещё по просьбе миллионеров братьев Солодаевых он присматривал за их громадными, прекрасно сохранёнными лесами в южной части уезда. (7)Но и этого ему было мало: он самовольно взял под своё покровительство и все окрестные – смежные и чересполосные – крестьянские леса. (8)Совершая для крестьян за гроши, а чаще безвозмездно разные межевые работы и лесообходные съёмки, он собирал сходы, говорил горячо и просто о великом значении в сельском хозяйстве больших лесных площадей и заклинал крестьян беречь лес пуще глаза. (9)Мужики его слушали внимательно, сочувственно кивали бородами, вздыхали, как на проповеди деревенского попа, и поддакивали: «Это ты верно… что и говорить… правда ваша, господин лесницын… (10)Мы что? (11)Мы мужики, люди тёмные…»

(12)Но уж давно известно, что самые прекрасные и полезные истины, исходящие из уст господина лесницына, господина агронома и других интеллигентных радетелей, представляют для деревни лишь простое сотрясение воздуха.

(13)На другой же день добрые поселяне пускали в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берёз для вытяжки весеннего сока на квас, курили в сухостойном лесу и бросали спички на серый высохший мох, вспыхивающий как порох, оставляли непогашенными костры.

(14)Он упрашивал сельских учителей внедрять ученикам уважение и любовь к лесу, подбивал их вместе с деревенскими батюшками, – и, конечно, бесплодно, – устраивать праздники лесонасаждения, приставал к исправникам, земским начальникам и мировым судьям по поводу хищнических порубок, а на земских собраниях так надоел всем своими пылкими речами о защите лесов, что перестали слушать. (15)«Ну понёс философ свой обычный вздор», — говорили земцы и уходили курить, оставляя Турченко разглагольствовать, подобно проповеднику Беде, перед пустыми стульями. (16)Но ничто не могло сломить энергии этого упрямца, пришедшегося не по шерсти сонному городишке. (17)Он по собственному почину укреплял кустарником речные берега, сажал хвойные деревья на песчаных пустырях и облеснял овраги.

— (18)В оврагах у меня теперь столько нанесло снегу, что лошадь уйдёт с дугой. (19)А я радуюсь, как ребёнок. (20)В семь лет я поднял весеннюю высоту воды в нашей Вороже на четыре с половиной фута. (21)Ах, если бы мне да рабочие руки! (22)Если бы мне дали большую неограниченную власть над здешними лесами. (23)Через несколько лет я бы сделал Мологу судоходной до самых истоков и поднял бы повсюду в районе урожайность хлебов на пятьдесят процентов. (24)Можно, клянусь, в двадцать лет сделать Днепр и Волгу самыми полноводными реками в мире, – и это будет стоить копейки! (25)Можно, клянусь, увлажнить лесными посадками и оросить арыками самые безводные губернии. (26)Только сажайте лес! (27)Берегите лес!

 

(По А.И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – известный русский писатель-классик, переводчик.

---

(1)Родители мои купили небольшое именьице в Кромском уезде. (2)Тем же летом мы переехали из большого городского дома в очень уютный, но маленький деревенский дом с балконом, под соломенною крышею. (3)Это местность степная и хлебородная, и притом она хорошо орошена маленькими, но чистыми речками.

(4)В деревне у меня сразу же завелись обширные и любопытные знакомства с крестьянами. (5)Пока отец и мать были усиленно заняты устройством своего хозяйства, я не терял времени, чтобы самым тесным образом сблизиться со взрослыми парнями и с ребятишками, которые пасли лошадей. (6)Сильнее всех моими привязанностями овладел, впрочем, старый мельник, дедушка Илья – совершенно седой старик с пребольшими чёрными усами. (7)Он охотно вступал в беседы, которые вёл отрывками, без всякой связи, но любил систему намёков и при этом подсмеивался не то сам над собою, не то над слушателями.

(8)По должности мельника дедушка Илья имел довольно близкое отношение к водяному, который заведовал нашими прудами, верхним и нижним, и двумя болотами.

(9)Дедушка Илья о нём всё знал и говорил:

— Он меня любит. (10)Он, ежели когда и сердит, домой придёт за какие-нибудь беспорядки, – он меня не обижает, пальцем не тронет. (11)Ляжь тут другой на моём месте, на мешках, – он так и сорвёт с мешка и выбросит, а меня ни в жизнь не тронет.

(12)Все молодые люди подтверждали мне, что между дедушкою Ильёю и «водяным дедкой» действительно существовали описанные отношения, но только они держались вовсе не на том, что водяной Илью любил, а на том, что дедушка Илья, как настоящий, заправский мельник, знал настоящее, заправское мельницкое слово, которому водяной повиновался так же беспрекословно, как ужи и жабы, жившие на плотине.

(13)С ребятами я ловил пескарей и гольцов, которых было великое множество в нашей узенькой, но чистой речке Гостомле; но, по серьёзности моего характера, более держался общества дедушки Ильи, опытный ум которого открывал мне полный таинственной прелести мир, который был совсем мне, городскому мальчику, неизвестен. (14)От Ильи я узнал и про домового, который спал на чердаке, и про водяного, который имел прекрасное и важное помещение под колёсами мельницы, и про кикимору, которая была так застенчива и непостоянна, что пряталась от всякого нескромного взгляда в разных пыльных углах – то в риге, то в овине. (15)Меньше всех мельник знал про лешего, потому что этот жил где-то далеко и только иногда заходил к нам в густой ракитник, чтобы сделать себе новую ракитовую дудку и поиграть на ней в тени деревьев. (16)Все эти живые и занимательные истории имели тогда для меня полную вероятность, и их густое, образное содержание до такой степени переполняло мою фантазию, что я сам был чуть ли не духови́дцем. (17)Ребячий милый мир тех сказочных существ, о которых наговорил мне дедушка Илья, казался мне необходимым. (18)Лесные родники осиротели бы, если бы от них были отрешены гении, приставленные к ним народною фантазией.

 

(По Н.С. Лескову*)

* Николай Семёнович Лесков (1834-1895) – известный русский писатель и публицист.

---

(1)Для того чтобы общение с людьми не было страданием для тебя и для них, не вступай в общение с людьми, если не чувствуешь любви к ним.

(2)Без любви можно обращаться только с вещами, но с людьми нельзя обращаться без любви, так же как нельзя обращаться с пчёлами без осторожности. (3)Свойство пчёл таково, что если станешь обращаться с ними без осторожности, то им повредишь и себе. (4)То же с людьми.

(5)Не чувствуешь любви к людям – сиди смирно, занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не людьми. (6)Только начни обращаться с людьми без любви – и в один миг станешь не человеком, а зверем: и людям повредишь и себя замучаешь.

(7)Если ты обижен человеком, то на обиду ты можешь отвечать, как собака, как корова, как лошадь: либо бежать от обидчика, если обидчик сильнее тебя, либо огрызаться, бодаться, брыкаться. (8)А можешь отвечать на обиду как разумный человек – можешь сказать себе: человек этот обидел меня, это его дело; моё же дело – делать то, что я считаю хорошим: делать ему то, чего я себе желаю.

(9)Когда видишь людей, всегда всем недовольных, всех и всё осуждающих, хочется сказать им следующие слова: «Ведь вы не затем живёте, чтобы понять нелепость жизни, осудить её, посердиться и умереть. (10)Не может этого быть. (11)Подумайте: не сердиться вам надо, не осуждать, а трудиться, чтобы исправить то дурное, которое вы видите.

(12)Устранить же то дурное, которое вы видите, вы можете никак не раздражением, а только тем чувством доброжелательства ко всем людям, которое всегда живёт в вас и которое вы сейчас же почувствуете, как только перестанете заглушать его».

(13)Надо привыкать к тому, чтобы быть недовольным другим человеком только так же, как бываешь недоволен собой. (14)Собой бываешь недоволен только так, что недоволен своим поступком, но не своей душой. (15)Так же надо быть и с другим человеком: осуждать его поступки, а его любить.

(16)Для того чтобы не делать ближнему своему дурного – любить его, нужно приучать себя не говорить ни ему, ни о нём дурного, а для того чтобы приучить себя к этому, надо приучить себя не думать о нём дурного, не допускать в свою душу чувства недоброжелательства даже в мыслях.

(17)Можешь ли ты сердиться на человека за то, что у этого человека гнойные раны? (18)Он не виноват, что вид его ран неприятен. (19)Точно так же относись и к чужим порокам.

(20)Но ты скажешь, что у человека есть разум для того, чтобы он мог сознавать и исправлять свои пороки. (21)Это верно. (22)Стало быть, и у тебя есть разум, и ты можешь обсудить то, что тебе не сердиться надо на человека за его пороки, а, напротив, постараться разумным и добрым обхождением, без гнева, нетерпения и надменности пробудить в человеке его совесть.

(23)Есть такие люди, что любят быть сердитыми. (24)Они всегда чем-нибудь заняты и всегда рады случаю оборвать, обругать того, кто к ним обратится за каким-нибудь делом. (25)Такие люди бывают очень неприятны. (26)Но надо помнить, что они очень несчастны, не зная радости доброго расположения духа, и потому надо не сердиться на них, а жалеть их.

 

(По Л.Н. Толстому*)

* Лев Николаевич Толстой (1828-1910) – всемирно известный русский писатель, мыслитель и просветитель.

---

(1)Трудно во всемирной литературе найти двух художников, у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и у Достоевского…

(2)Вводит нас в жизнь Достоевский. (3)Перед нами жуткая, безгласная пустота, как будто из века ещё не знавшая света… (4)И средь пустоты этой, в муках недовершённости, дёргаются и корчатся странные, тёмные, одинокие существа, которым имя – люди. (5)Жизнь каждого только в нём самом, все силы ушли в глубь души, на стремление согласовать и соединить то, что внутри…

(6)И в неотвратимой неизбежности этих мук человек находит, наконец, своеобразный выход: броситься навстречу мукам, целиком отдаться им, растерзать душу смертными противоречиями. (7)В этом – сладко пронзающее душу сладострастие, грозная радость, тёмная, как кровь. (8)Человеку открывается красота и счастье страдания, он начинает любить скорбь и жаждать мучения…

(9)И против Достоевского – Толстой. (10)Светлый и ясный, как дитя, идёт он через жизнь и знать не хочет никакого трагизма. (11)Душа тесно сливается с радостною жизнью мира. (12)Всюду вокруг эта близкая, родная душа, единая жизнь – в людях, в животных, даже в растениях – «веселы были растения», даже в самой земле: «земля живёт несомненною, живою, тёплою жизнью, как и все мы, взятые от земли». (13)Не разумом, не умственным путём познаёт Толстой это единство, а проникновением другого рода, несравненно более полным и глубоким, чем проникновения разума. (14)И в чудесном этом единении бледнеет, как-то странно теряет свою жгучую важность ряд вопросов, тяжко мучающих душу Достоевского, – вопросов о бессмертии, о Боге…

(15)И крепко, всей душою, всем существом своим Толстой знает, что человек сотворён для счастья, что человек может и должен быть прекрасен и счастлив на земле. (16)Достоевский этого не знает. (17)Не знает, кажется, и никто из нас…

(18)Трудно себе представить живого человека, у которого лежала бы душа одновременно к Достоевскому и Толстому. (19)Мне кажется, на это способен только «любитель литературы», для кого глубочайшие искания и нахождения человеческого духа лишь предмет эстетических эмоций (20)Всякий, конечно, «отдает должное» гению обоих. (21)Но кому дорог Толстой, тому чужд будет Достоевский; кому близок Достоевский, тот равнодушен будет к Толстому… (22)И иначе не может быть: вместить и Достоевского, и Толстого невозможно – так полно и решительно исключают они друг друга, так враждебно для одного всё то, что дорого для другого.

 

(По В.В. Вересаеву*)

* Викентий Викентьевич Вересаев (1867-1945) – русский, советский писатель, переводчик, литературовед.

---

(1)Прошли годы. (2)Предвидение Чинкова сбылось: они открыли узел золотоносных россыпей Территории с очень сложными условиями залегания и с богатым содержанием. (3)Для этого понадобились удача, кадры и ещё раз удача. (4)Для этого понадобились упорство, безжалостный, рисковый расчёт Чинкова. (5)Для этого понадобился свойственный сердечникам страх смерти перед рассветом у тех, кто вынес на себе тяжесть первых работ. (6)Для этого понадобились мозоли и пот работяг. (7)Что бы там ни было, но государство получило источник золота.

(8)Если была бы в мире сила, которая вернула бы всех, связанных с золотом Территории, погибших, затерявшихся на материке, ушедших в благополучный стандарт «жизни как все», – все они повторили бы эти годы. (9)Не во имя денег, так как они знали, что такое шальные деньги во время работы на Территории, даже не во имя долга, так как настоящий долг сидит в сущности человека, а не в словесных формулировках. (10)Не ради славы, а ради того непознанного, во имя чего зачинается и проходит жизнь каждого.

(11)Если бы они встретились, достаточно было бы просто сказать: «Помнишь?» (12)И углубиться в сладкую тяжесть воспоминаний, где смешаны реки, холмы, пот, холод, смерть, усталость, мечты и святое чувство нужной работы. (13)Вспомнить, как в минуту сомнения тебя поддерживали прошедшие годы, когда ты не дешевил, не тёк бездумной водичкой по подготовленным желобам, а знал грубость и красоту реального мира, жил, как положено жить мужчине и человеку. (14)Там ты научился искать человека не в гладком приспособленце, а в тех, кто пробует жизнь на своей неказистой шкуре. (15)Ты устоял против гипноза приобретательства и безопасных уютных истин, ты знаешь, что мир многолик и стопроцентная добродетель достигнута только в легендах, ты веруешь в грубую ярость твоей работы.

(16)День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создаётся сегодня.

(17)Если вы прилетите в Посёлок, главный центр Территории, на неделю, на месяц или даже на несколько месяцев, то вы так и не поймёте, чем люди здесь отличаются от тех, что остались в семнадцати лётных часах. (18)Но если душа ваша не очерствела, не обнищала, вы постоянно будете чувствовать, что нечто главное идёт мимо вас и оно не умещается ни в рассказы старожилов, ни в кадры слайдов, ни в записные книжки. (19)Возможно, это главное заключается в узкой полоске ослепительно лимонного цвета, которая отделяет хмурое небо от горизонта в закатный час. (20)У вас вдруг сожмётся сердце, и вы подумаете без всякой причины, что до сих пор жили не так, как надо. (21)Допускали компромиссы, когда надо было проявить твёрдость характера, за мелкими удобствами теряли главную цель, и подумаете: вдруг вы завтра умрёте и после вас не останется ничего.

(22)А теперь задайте себе вопрос: почему вас не было там и не ваше, а чьё-то другое лицо обжигал морозный февральский ветер? (23)Может быть, именно это поможет ответить на недовольство, которым мучаем мы себя во время бессонницы в серый предутренний час, когда светлеют окна, гаснут звёзды, а мир и людские души обнажены сном и тишиной.

 

(По О.М. Куваеву*)

* Олег Михайлович Куваев (1934-1975) – русский советский писатель, геолог, геофизик; член Союза писателей СССР.

---

(1)Одно из забавных свойств человеческой природы заключается в том, что каждый человек стремится доигрывать собственный образ, навязанный ему окружающими людьми. (2)Иной пищит, а доигрывает.

(3)Вот пример.

(4)Однажды, когда я учился в школе, мы всем классом работали на одном пустыре, стараясь превратить его в место для культурного отдыха. (5)Как это ни странно, в самом деле превратили.

(6)Так или иначе сейчас, приезжая в родной город, я иногда в жару отдыхаю под нашими, теперь огромными, деревьями. (7)Но дело не в этом. (8)Дело в том, что в тот давний день, когда мы возделывали пустырь, один из ребят обратил внимание остальных на то, как я держу носилки, на которых мы перетаскивали землю. (9)Военрук, присматривавший за нами, тоже обратил внимание на то, как я держу носилки. (10)Все обратили внимание на то, как я держу носилки. (11)Надо было найти повод для веселья, и повод был найден. (12)Оказалось, что я держу носилки, как Отъявленный Лентяй.

(13)Теперь всё работало на образ. (14)Если я на контрольной по математике сидел, никому не мешая, спокойно дожидаясь, пока мой товарищ решит задачу, то все приписывали это моей лени, а не тупости. (15)Естественно, я не пытался в этом кого-нибудь разуверить. (16)Когда же я писал сочинения прямо из головы, не пользуясь учебниками и шпаргалками, это тем более служило доказательством моей неисправимой лени.

(17)Развитие образа привело к тому, что я вынужден был перестать делать домашние уроки. (18)При этом, чтобы сохранить остроту положения, я должен был достаточно хорошо учиться.

(19)По этой причине я каждый день, как только начиналось объяснение материала по гуманитарным предметам, ложился на парту и делал вид, что дремлю. (20)Если учителя возмущались моей позе, я говорил, что заболел, но не хочу пропускать занятий, чтобы не отстать. (21)Лёжа на парте, я внимательно слушал голос учителя, не отвлекаясь на обычные шалости, и старался запомнить всё, что он говорит. (22)После объяснения нового материала, если оставалось время, я вызывался отвечать в счёт будущего урока.

(23)Учитель ставил мне в журнал хорошую оценку, звенел звонок, и все были довольны. (24)И никто, кроме меня, не знал, что только что зафиксированные знания рушатся из моей головы, как рушится штанга из рук штангиста после того, как прозвучит судейское: «Вес взят!» (25)Более того, будучи лентяем, я вполне прилично учился.

(26)Тогда ко мне решили применить метод массированного воспитания, модный в те годы. (27)Суть его заключалась в том, что все учителя неожиданно наваливались на одного нерадивого ученика и, пользуясь его растерянностью, доводили его успеваемость до образцово- показательного блеска.

(28)Как правило, опыт удавался. (29)То ли на меня навалились слишком дружно, то ли забыли мой приличный уровень, но, когда стали подводить итоги опыта работы надо мной, выяснилось, что меня довели до уровня кандидата в медалисты.

(30)Кончилось всё это тем, что я вместо запланированной серебряной медали получил золотую, потому что один из кандидатов на золотую по дороге сорвался и отстал.

(31)Он был и в самом деле очень сильным учеником, но ему никак не давались сочинения. (32)Вместо него я получил золотую медаль и зонтиком по шее от его мамаши на выпускном вечере. (33)Вернее, не на само́м вечере, а перед вечером в раздевалке.

– (34)Негодяй, притворявшийся лентяем! – сказала она, увидев меня в раздевалке и одёргивая зонтик.

 

(По Ф.А. Искандеру*)

* Фазиль Абдулович Искандер (1929-2016) – советский и российский прозаик, журналист, поэт, сценарист, общественный деятель.

---

(1)Мы живём верстах в семи от Звенигорода – в деревне Дунино на берегу реки Москвы. (2)Кто видел реку в Москве, тот не узнает её в Дунине, скажет, что это совсем другая река. (3)До чего узка тут река в сравнении с московской!

(4)Летом у нас один мальчик с нашего берега, хорошо поднатужившись, перекидывает другому мальчику на противоположный берег камушек с ниточкой, и так оба мальчика соеди­няются. (5)Посередине этой лески над рекой висит крючок «зазубрик», и на этом зазубрике на­сажен живец: обыкновенно это бывает пескарь, но случаются и плотвичка, и маленький окунь. (6)Мальчики леску то подтянут, то ослабят, чтобы наживка не уходила глубоко в воду. (7)Так мальчишки дразнят хищника (щуку, голавля, большого окуня), пока он наконец не схватит наживку и не сядет сам на зазубрик. (8)Тут-то вот и прибирают его мальчишки к рукам: один, более опытный, сматывает леску на свою катушку и подтягивает к себе пойманного хищника, а другой согласно отпускает его со своего мотка.

(9)Теперь представьте себе, что в Москве, где-нибудь у Москворецкого или Каменного моста, тоже так два мальчика захотели бы соединиться ниточкой! (10)Никакого разговора не может быть, никакого сравнения закованной в камень реки великого города с нашей маленькой зелёной рекой! (11)Но живём мы в Дунине, и нам так хочется постоять за нашу милую реку: пусть невелика наша речка и проста, пусть небогата водой, но без неё не было бы и большой Москвы-реки. (12)Но ведь и мы сами, люди, с малолетства бываем ростом невелики, а потом, пе­реходя свою жизнь, как разрастаемся!

(13)А ещё надо сказать, что ранней весной наша маленькая Москва-река так разливается – куда тут закованной в камень городской Москве! (14)Бывает, после снежной зимы придёт такое богатое половодье, что и конца-краю не видно: все луга по той стороне, вся низменная пойма становятся дном весеннего моря. (15)Такое море бывает, что едва разберёшь вдали тём­ную полоску, по ней догадаешься: это там, у тёмного леса, приходит край воде…

(16)Замечательная наша река! (17)Итак, если бы ничего не менялось, то как сел бы на вы­соком холме на брёвнышко, так и сидел бы и сидел всегда тут, провожая старую жизнь в счаст­ливой надежде зелёного будущего новой весны. (18)Но долго сидеть не приходится: кому на службу идти, кому печку топить, кому в поле на работу. (19)Остаются на холме только Ваня-перевозчик, да ребята-школьники, да молодые трикотажницы, отрезанные водой от мастер­ской на той стороне.

(20)Мы бы, конечно, могли хоть до вечера глядеть на ледоход, но Ване надо лодку смо­лить, и мы все берёмся за дело. (21)Трикотажницы собирают дрова, мальчики разводят огонь под котлом со смолой, а сам Ваня, опираясь на свои костыли, распоряжается нами, и каждый из нас слушается. (22)Ване надо помочь, да и самим поскорей хочется на ту сторону…

(23)Под вечер мы опять сидим на холме: на самом верху наш командир Ваня, вокруг него все школьники, а пониже, в кружке, все трикотажницы. (24)Мы ещё не остыли от работы и как будто ждём команды своего командира. (25)Лучший ученик класса Вася Весёлкин вдруг спрашивает Ваню-инвалида: «Ты много видел всяких земель, а есть ли на свете где-нибудь место краше нашего Дунина?»

(26)И Ваня рассказывает про Чёрное море, про Богемские леса, про горы и зелёные холмы в этих лесах, про красивые города… (27)Но вдруг он оборачивается прямо ко мне и говорит с таким чувством, как будто хочет молотком из камня навсегда вырубить свои слова.

— (28)Много-много я на свете повидал разных земель, но краше нашего Дунина я нигде не видал!

(29)Вот этих-то слов как будто только и дожидался Вася Весёлкин: мальчик так и под­прыгнул! (30)И что бы мне сказали молодые трикотажницы, если бы как раз в этот миг внима­ние всех нас не привлекла к себе чудесная гостья?

(31)На свободной голубой воде, на этой бирюзовой полоске между стенами льдин, на ма­ленькой сахарной лодочке-льдинке проплывала мимо нас чисто белая чайка на розовых нож­ках, с чёрной головкой… (32)И у всех нас без всяких лишних слов выходило одно: на всём белом свете сейчас, в эту чудесную пору русской весны, для всех нас действительно ничего не было краше нашего Дунина!

 

(По М.М. Пришвину*)

* Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) – русский советский писатель, прозаик и публицист.

---

(1)В прежние годы было больше снега, и в детском саду мы только тем и занимались, что скатывали гигантские шары, толкая их втроём, а то и вчетвером. (2)Тогда-то я осознал, что значит нарастать, как снежный ком. (3)Катимый нами ком с хрустом пожирал весь выпавший снег, оставляя за собой неровные, чёрные от прошлогодней листвы, дорожки. (4)Проблема со­стояла в том, что потом мы не могли поставить один ком на другой. (5)Это было наказанием за гигантоманию. (6)Сами себе мы напоминали Робинзона Крузо, вытесавшего лодку, которую не смог дотащить до воды. (7)Чудовищных размеров колобки стояли до конца зимы и из всего, что в нашем саду было снежного, таяли последними.

(8)Если быть точным, то детский сад у меня был не один, а два. (9)Первый из них в силу возраста я помню смутно…

(10)Второй детский сад как бы поглощает первый, но имеет, по сути, на это все права. (11)Этот детский сад соответствовал своему названию в полной мере, потому что дети там гуля­ли в самом настоящем саду.

(12)Для того чтобы в него попасть, следовало свернуть с улицы во двор и, войдя в одну из парадных, подняться на второй этаж. (13)Вход в детский сад открывала обычная квартирная дверь. (14)Дом стоял на небольшом холме, который в условиях городской застройки совершен­но не был виден. (15)Между тем, даже закрытый домами, холм оставался на месте и продолжал своё тайное существование. (16)Он открывался лишь тому, кто, поднявшись на второй этаж, выходил с противоположной стороны дома. (17)С этой стороны второй этаж становился пер­вым. (18)И там был выход в сад.

(19)Сад, если мне не изменяет память, был фруктовый, а по периметру его росли акации. (20)Вместе с холмом сад продолжал набирать высоту, но, поскольку дело шло уже к вершине холма, подъём был не очень заметен. (21)По крайней мере, я не помню, чтобы перемещение по саду воспринималось бы как движение вверх или вниз. (22)Именно в этом саду лепили снеж­ных баб – зимой, а летом были другие занятия.

(23)Например, дуэли. (24)Точнее, одна дуэль, разыгрывавшаяся бессчётное количество раз, – между Онегиным и Ленским. (25)Актёрский состав был стабильным: я и какой-то маль­чик, чьего имени уже не помню. (26)Побывав с родителями на «Евгении Онегине», оба мы были потрясены до глубины души. (27)Любовная коллизия нас оставила тогда равнодушными, но грозное «Теперь сходитесь!» произвело неизгладимое впечатление.

(28)В сцене дуэли я, в соответствии с именем, играл Онегина, а мой товарищ (уж не Вла­димир ли?) – Ленского.

(29)Предполагаемый Владимир был толст и после моего выстрела падал крайне неловко. (30)Он осторожничал, выбирал место на траве и зачем-то хлопал себя по ляжке. (31)Я неодно­кратно показывал, как ему следует действовать, говорил, что здесь уж не выбирают, куда па­дать, но всё было тщетно. (32)Покачавшись на полусогнутых ногах, он сначала касался земли рукой, а потом под треск сучьев валился на бок.

(33)Любовную сторону «Евгения Онегина» я открыл уже не в детском саду – как и вол­шебную музыку этой оперы. (34)Мне купили пластинку, и я слушал её, пожалуй, чаще, чем стрелялся в своё время с Ленским. (35)Выучив на память все арии, я пел их в меру своих скромных возможностей. (36)И даже сейчас, когда я редко что-либо слушаю (и уже совсем не стреляюсь), в дружеской компании всё ещё могу что-то изобразить. (37)Не уверен, что друзьям моё пение доставляет удовольствие, но на то они и друзья, чтобы идти на определённые жерт­вы. (38)Корни же этого сомнительного вокала восходят, несомненно, к моим оперным дуэлям.

(39)Детский сад был маленькой моделью жизни, в которой дни славы и успеха чередуют­ся с периодами неудач.

(40)Большим разочарованием была неосуществлённая мечта поплавать на листе тропиче­ского растения виктория регия. (41)Где-то я прочитал, что такой лист выдерживает вес до 25 килограммов и потому-де тропические дети спокойно пользуются им как лодкой. (42)Я мечтал об этом долго – класса до второго-третьего, с тоской осознавая, что неумолимо набираю вес. (43)А потом жизнь как-то расширилась, прибавила в красках, и мечта моя исчезла сама собой.

(44)Завершая рассказ о моём детском саде, скажу, что, несмотря на обилие яблонь, он, конечно же, не был райским садом. (45)Но в том, как последний раз лязгнули за мной его две­ри, обозначилось неожиданное сходство с дверями рая. (46)Я больше не имел права на этот сад. (47)Его, скрытого за домом, забором, акациями, я не мог даже увидеть. (48)Мне кажется, что, будучи изгнаны из рая, Адам и Ева страдали не только оттого, что там было хорошо, а здесь – плохо, но и от мысли, что туда уже нет возврата.

(49)Тяжело знать, что куда-то уже не вернуться или чего-то уже не вернуть: это прокля­тие временем и пространством. (50)Проклятие, если о более частном, мешками под глазами, нависшим над ремнём животом, ну и в широком смысле опытом – теми вещами, которые уве­личиваются независимо от нашего желания. (51)Я давно не взвешивался, но отчётливо осоз­наю, что это будет больше 25 килограммов. (52)Понятно, что виктория регия поплывёт без ме­ня. (53)А счастье было так возможно… (54)Впрочем, оглядываясь на то бесконечно далёкое время, я понимаю теперь, что оно-то и было счастьем.

 

(По Е.Г. Водолазкину*)

* Евгений Германович Водолазкин (род. в 1964 г.) – российский писатель, литературовед, доктор филологических наук.

---

(1)В дальних путешествиях я постоянно встречал неугомонных людей и сам иногда ста­новился неугомонным. (2)К юбилею страны мне пришлось почти два года летать на маленьких самолётах и вертолётах, чтобы сделать нужные снимки.

(3)Во все времена жили люди неугомонные. (4)Ими открыта Америка, они прошли гро­мадные расстояния Европы и Азии, чтобы выйти к океану. (5)Такие люди стремились увидеть полюса Земли, подняться на самую высокую точку нашей планеты, отправиться в космос. (6)Иногда ими двигало утверждение себя как открывателей, иногда – стремление доказать са­мим себе, что они смогут одолеть любые трудности.

(7)В своей жизни я знал немало таких вот рядовых «неугомонных людей». (8)Однажды зимой увидел я, что по лесу змеился след одной лыжи. (9)Я пошёл следом и на опушке, близ де­ревни, догнал человека с ружьём и собакой на поводке.

— (10)Охотник?

— (11)Зимой – охотник, а летом – грибник, — приветливо отозвался мужчина, вполне понимая причину расспросов.

— (12)А как же стреляете?

— (13)А вот так… — (14)Один костыль с кружком от лыжной палки в мгновение ока вы­ставлен был вперёд для упора, и вслед подброшенной рукавице прогремел выстрел.

(15)Собака радостно сбегала за «добычей», и охотник столь же радостно протянул мне прошитое дробью вещественное доказательство того, что зайцам надо со всей серьёзностью от­носиться к неуклюжей с виду фигуре с ружьишком.

— (16)И давно ли вот так?..

— (17)Охочусь всю жизнь. (18)А вот так – десять лет. (19)Десять лет, как сделался я «трёхногим»…

(20)В 41-м под Смоленском Виктор Новиков чуть не лишился ноги. «(21)Седой, сильно учёный профессор взялся меня лечить. (22)И какое-то чудо сделал с размозжённой осколком ногой, не стали её отымать. (23)Ушёл из госпиталя хоть на костылях, но с двумя ногами. (24)Провожавший профессор сказал, что нога послужит, но в старости о себе заявит».

(25)Так и случилось. (26)Когда вернулся Виктор Васильевич домой без ноги, собрались повидаться друзья-охотники. (27)Один попросил уступить ему собаку: зачем хороший охотни­чий пёс одноногому человеку? «(28)И тут я стукнул об пол костылём: тебе, говорю, Степан, не уступлю на охоте!..»

(29)И человек, судьба которому уготовила сидение на лавочке около дома, не покорился судьбе. «(30)По секрету скажу, лисы и зайцы – только предлог. (31)Просто в лес меня тянет. (32)Сяду на пенёчке передохнуть, сниму шапку, лоб оботру, прислушаюсь, как снегири посви­стывают, как синицы перекликаются, – хорошо на душе…»

(33)До глубокого вечера сидели мы с Виктором Васильевичем, прислонившись спиной к натопленной печке.

(34)Такая вот встреча. (35)Напоминанье: судьба человека, бывает, согнёт в бараний рог, а человек не сдаётся, не опускает покорно руки. (36)И побеждает. (37)И других побеждать учит.

 

(По В.М. Пескову*)

* Василий Михайлович Песков (1930-2013) – писатель, журналист, путешественник.

---

(1)Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом берёзовом лесу поблизости от неё – и пели, и весь берёзовый лес, ещё не утративший густоты и свежести, ещё полный цветов и запахов, звучно откликался им.

(2)Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. (3)Было предвечернее время июньского дня… (4)Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная за­глохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в беско­нечную русскую даль. (5)Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые лёгкие обла­ка, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, ве­ликие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах… (6)Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой – или благословенной – Богом стране. (7)Они шли и пели среди её вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. (8)И берёзовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.

(9)Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши. (10)Они бодро сбегались к месту с белыми, блестя­щими, наведёнными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, свободной чередой.

(11)Теперь они пели, а мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чём такая див­ная прелесть их песни.

(12)Прелесть её была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы, и они, эти рязанские косцы. (13)Прелесть была в том несозна­ваемом, но кровном родстве, которое было между ними, и нами, и этим хлебородным полем, что окружало нас. (14)Этим полевым воздухом, которым дышали и они, и мы с детства. (15)Этим предвечерним временем и облаками на уже розовеющем западе. (16)Этим свежим, молодым ле­сом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели. (17)И этой большой доро́гой, её простором и заповедной далью. (18)Прелесть была в том, что все мы были дети своей Родины и были все вместе, и всем нам было хорошо, спо­койно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не до́лжно понимать, ко­гда они есть. (19)И ещё в том была (уже совсем не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта Ро­дина, этот наш общий дом была Россия и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.

(20)Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъёмы молодой, здоровой, певучей груди. (21)Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной лёгкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. (22)Чувствовалось – человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощ­ную звучность, которой наполняли его эти вздохи. (23)И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вме­сте с откликающейся далью, глубиной леса.

(24)В чём ещё было очарование этой песни, её неизбывная радость при всей её будто бы безнадёжности? (25)В том, что человек всё-таки не верил, да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадёжность.

(26)«Ты прости-прощай, родимая сторонушка!» — говорил человек и знал, что всё-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с Родиной, что, куда бы ни забросила его доля, всё будет над ним родное небо, а вокруг – беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного разве только своей свободой, простором и сказочным богатством.

(27)Ещё одно, говорю я, было в этой песне – это то, что хорошо знали и мы, и они, эти ря­занские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бес­конечно далёкие – и невозвратимые…

 

(По И.А. Бунину*)

* Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) – русский писатель, поэт, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе.

---

(1)Как я и думал, мамы не было дома. (2)Она давно-давно, когда ещё была жива бабушка, договорилась с папой, что воскресенье до обеда – её день. (3)Мы с папой на это время были пре­доставлены сами себе.

— (4)Дождя нет. (5)Надо вставать и куда-нибудь идти, — сказал я.

(6)Папа скосил на меня глаза и ничего не ответил.

— (7)Ну, как прошла неделя? — (8)Папа молчал. — (9)Больше было плохого? 

— (10)Было и хорошее, и плохое, — наконец откликнулся папа. — (11)Но, в общем, вся неделя была серой. (12)Серость – это самое худшее из всего, что может быть. (13)По-моему, не случайно пауки и крысы… бр-р… серые…

— (14)А слоны? — возразил я.

— (15)Слоны – серебряно-серые. (16)Это совсем другое дело. (17)И дирижабли, и самолё­ты тоже серебряно-серые, — уточнил папа.

(18)Когда мы пошли умываться, я продолжил тему разговора.

— (19)Значит, всё-всё было серым? (20)И дела тоже?

— (21)Раз мысли серые, значит, и дела серые.

— (22)Ну а погода?

— (23)Я, кажется, сказал, что серым было всё!

— (24)Ты что-то путаешь, — заметил я, — погода на этой неделе была солнечная. (25)Ни тучи, ни дождинки.

— (26)Будем стоять здесь и беседовать? (27)Хочешь, чтобы и воскресенье было серым? (28)Смывай быстрей мыло!

— (29)А может, ты сам виноват, что всё было серым? — догадался я.

(30)Позавтракав, папа кое-что решил.

— (31)Я понял, что мы должны сделать! (32)Даже не сделать, а совершить! (33)Что-нибудь необычное! (34)И тогда вся серость исчезнет.

— (35)Понимаешь, почему мне неохота в зоопарк? (36)Зверей и птиц там полно, а купить – ну хотя бы змею – нельзя, — сказал папа. — (37)Поэтому мы поедем на Птичий рынок.

— (38)Что же необычного на рынке? — спросил я.

— (39)Всё! — крикнул папа.

(40)Мы доехали на метро до Таганки. (41)Мимо нас на эскалаторе спускались вниз люди – и взрослые, и мальчишки, держа в руках баночки, прозрачные мешочки, аквариумы, мешки и клетки. (42)Клетки были пустые и с голубями, аквариумы – с рыбками и без рыбок.

(43)Около ворот рынка нас сразу же подхватила пёстрая толпа. (44)Было тесно, но не так, как по утрам в метро, и никто не спешил.

(45)Вдруг мы попали в самую толкучку, и мне всё время приходилось задирать голову.

(46)Каких только рыбок тут не было! (47)Их носили и в стаканчиках, и в полиэтиленовых мешочках, и в банках из-под горчицы и томатного сока, и в каких-то зеленоватых прямоуголь­ных сосудах, похожих на куски льда.

(48)Потом мы ходили вдоль бесконечных рядов, уставленных аквариумами, тазами с жи­вым кормом для рыбок и мешочками с сухим.

— (49)Давай заведём бойцовых! — сказал я папе.

— (50)Подожди, сначала всё посмотрим.

(51)Потом мы смотрели на кроликов, и мне не надо было задирать голову, как на рыбьей толкучке.

(52)Кролики лежали в корзинках, в картонных коробках и самодельных загонах из до­щечек. (53)Одни спали, другие хрустели морковкой и капустными листьями, а некоторые смотрели на меня, привстав на задние лапки, и, поводя длинными ушами, смешно топорщили губы.

— (54)Ну, правда, здесь необычно? — то и дело весело спрашивал отец, и я светился от счастья и кивал головой.

(55)Потом мы очутились на голубиной толкучке. (56)И нам сразу бросилось в глаза, что голубей там было гораздо больше, чем людей, и казалось, что это они разговаривают и торгуются, а голубятники тихо курлыкают.

(57)Папа брал голубей в руки, расправлял им крылья, дул в пёрышки, осторожно тянул за клюв, потом приценялся и уводил меня за руку дальше.

(58)Мы пошли дальше, туда, откуда всё громче доносился до нас птичий свист.

— (59)Ну а теперь тебе всё не кажется серым? — спросил я у папы.

— (60)Пожалуй, нет: мир расцвёл. (61)«Всё стало вокруг голубым и зелёным...» — пропел папа и потащил меня за руку к воротам, совсем в другую сторону от птичьего свиста…

(62)Мне было радостно, что мы с папой не потеряли друг друга в такой огромной толпе, и купили щенка, и идём домой, где наша мама, наверно, уже готовит вкусный обед и не знает, что теперь нас будет четверо: папа, мама, щенок и я.

 

(По Ю. Алешковскому*)

* Юз Алешковский (настоящее имя – Иосиф Ефимович Алешковский; 1929-2022) – русский прозаик, поэт и сценарист, автор-исполнитель песен.

---

(1)Жара. (2)Синева. (3)Мушиная музыка и мука. (4)Рояль у самого окна, жасмин. (5)Пот льёт, пальцы красные – играю всем телом, всей своей немалой силой, всем весом, всем нажи­мом и, главное, всем своим отвращением к игре. (6)Смотрю на кисть, которую в детстве матери нужно было держать на одной линии (напряжения!) с локтем и первым пальцевым суставом и так неподвижно, чтобы не расплескать поставленной на неё (оцените коварство!) чашки с кипящим кофе или не скатить серебряного рубля. (7)Все на воле: Андрюша с папой пошли купаться, мама с Асей – «на пеньки», Валерия – в Тарусу на почту, только кухарка одна стучит котлетным ножом – и я – по клавишам. (8)Или осень: Андрюша строгает палку, Ася, высунув язык, рисует дóма, мама читает, Валерия пишет письмо Вере Муромцевой, я одна – «играю». (9)Зачем?

— (10)Нет, ты не любишь музыку! — сердилась мать (именно сердцем – сердилась!) в ответ на мой бесстыдно-откровенный блаженный, после двухчасового сидения, прыжок с табурета. — (11)Нет, ты музыку — не любишь!

(12)Нет – любила. (13)Музыку – любила. (14)Я только не любила – свою. (15)Для ребёнка будущего нет, есть только сейчас (которое для него – всегда). (16)А сейчас были гаммы, и этюды, и ничтожные пьески.

(17)И моя будущая виртуозность была для меня совершенно призрачной. (18)Хорошо было ей, которая на рояле могла всё, ей, на клавиатуру сходившей, как лебедь на воду, ей, на моей памяти памяти в три урока научившейся на гитаре и игравшей на ней концертные вещи, ей, с нотного листа читавшей, как я с книжного, хорошо ей было «любить музыку». (19)В ней две музыкаль­ные крови, отцовская и материнская, слились в одну, эти две-то её всю и дали! (20)И она не учитывала, что собственной, певучей, лирической, одностихийной, она сама же противопоста­вила во мне браком – другую, филологическую и явно-континентальную, с её кровью – неслиянную – и неслившуюся.

(21)Мать залила нас музыкой. (22)Из этой Музыки, обернувшейся Лирикой, мы уже ни­когда не выплыли – на свет дня! (23)Мать затопила нас, как наводнение. (24)Её дети с рожде­ния были обречены. (25)Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания, своей несбывшейся жизни. (26)Всё лучшее, что можно было слышать, я слышала с рождения. (27)Каково же было после невыносимого волшебства ежевечерних ручьёв слышать своё чест­ное, унылое, из кожи вон лезущее, под собственный счёт и щёлк метронома «игранье»? (28)И как я могла не чувствовать к нему отвращенья? (29)Рождённый музыкант бы переборол. (30)Но я не родилась музыкантом. (31)Помню, кстати, что одна из её самых любимых русских книг была «Слепой музыкант», которым она меня постоянно попрекала, как и трёхлетним Моцартом, и четырёхлетней собой, а позже – Мусей Потаповой, которая меня обскакивала, и кем ещё не, и кем только не!..

(32)Андрюша на рояле не учился. (33)Бедный Андрюша, на которого не хватило – ушей? свободной клавиатуры? получаса времени? просто здравого смысла? чего? – всего и больше всего – слуха. (34)Но вышло как по-писаному: ни из Валеринных горловых полосканий, ни из моего душевного туше, ни из Асиных «тили-тили» – ничего не вышло, из всех наших дарова­ний, мучений, учений – ничего. (35)Вышло из Андрюши, отродясь не взятого на наш гордели­вый музыкальный корабль, попавшего в нашем доме в некое междумузыкальное пространство. (36)Но по-особому вышло, и двойной запрет сбылся: ни петь, ни играть на рояле он не стал, но, из Андрюши став Андреем, сам, самоучкой, саморучно и самоушно, научился играть сначала на гармонике, потом на балалайке, потом на мандолине, потом на гитаре, подбирая по слуху – всё, и не только сам научился, ещё и Асю научил на балалайке, и с бóльшим успехом, чем мать на рояле: играла громко и верно.

 

(По М.И. Цветаевой*)

* Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) – русский поэт Серебряного века, перево­дчица, автор биографических эссе и критических статей.

---

(1)Певцы вошли, собственно, они оказались здесь же, за дверьми, через которые и мы проходили. (2)Их было десять человек, всего десять. (3)Причём все молодые, можно сказать, мои ровесники. (4)Все в одинаковых чёрных концертных костюмах, с жёсткими бабочками на белых манишках, все в чёрных ботинках. (5)Ни тебе инструментов, ни микрофонов, ни эстрад­ных звукоусилителей, ни даже помоста для сцены и никаких, конечно, световых манипулято­ров – просто в зале несколько приглушили свет.

(6)И хотя я был уверен, что сюда собрались слушатели, имеющие представление, что такое капелла, мне почему-то стало страшно за певцов. (7)Столько народу собралось, да и мо­лодёжь наша привыкла к электронному громогласию, а они – как безоружные солдаты на поле боя.

(8)Певцы плотно выстроились плечом к плечу, образовав небольшое полукружие. (9)Лица их были спокойны и сосредоточенны, точно они вовсе не боялись за себя. (10)И ещё одну странность я заметил – все они почему-то казались похожими друг на друга как две капли воды. (11)Возможно, потому, что в этот час ими владела общая забота, общая готовность, единый душевный порыв. (12)Ведь в такие мгновения всё, может быть, и очень важное в дру­гое время в повседневной жизни каждого исключается из помыслов, как перед нача­лом боя.

(13)Певцы были готовы. (14)Они ещё немного помолчали, настраивая дыхание, ещё тес­ней сплотились плечами, и тут стало совсем тихо, зал точно опустел – до того всем было инте­ресно, что же смогут эти десятеро, как они отважились и на что надеются. (15)И вот по кивку стоящего справа третьим от края – видимо, ведущего в этой группе – они запели. (16)И голоса взлетели…

(17)Уже с зачина стало ясно, что этой капеллой достигнута такая степень спетости, такая подвижность и слаженность голосов, которую практически немыслимо достигнуть десяти раз­ным людям, какими бы вокальными данными и мастерством они ни обладали, и если бы это песнопение проходило в сопровождении любых, особенно современных, музыкальных инстру­ментов, то, несомненно, такое уникальное здание на десяти опорах разрушилось бы. (18)Редкая судьба могла устроить такое чудо – чтобы именно они, эти десятеро, отмеченные свыше, роди­лись примерно в одно и то же время, выжили и обнаружили друг друга, прониклись сыновним чувством долга перед праотцами. (19)И в этом была сила их искусства, сильного лишь страстью, упоением, могуществом исторгаемых звуков и чувств.

(20)Слушатели были покорены, зачарованы, повергнуты в раздумья; каждому представился случай самому по себе, в одиночку, примкнуть к тому, что веками слагалось в трагических заблуждениях и озарениях разума, вечно ищущего себя вовне, и в то же время вместе со всеми, коллективно воспринять Слово, удесятеряющее силу пения от сопричастности к нему множества душ. (21)И в то же время воображение увлекало каждого в тот неясный, но всегда до боли желанный мир, слагающийся из собственных воспоминаний, грёз, тоски, укоров совести, из утрат и радостей, изведанных человеком на его жизненном пути.

(22)Я не понимал и, по правде говоря, не очень и желал понимать, что происходило со мной в тот час, что приковало мои мысли и чувства с такой неотразимой силой к этим десяте­рым певцам, с виду таким же, как и я, людям, но гимны, которые они распевали, словно исхо­дили от меня, от моих собственных побуждений, от накопившихся болей, тревог и восторгов, до сих пор не находивших во мне выхода, и, освобождаясь от них и одновременно наполняясь но­вым светом и прозрением, я постигал благодаря искусству этих певцов изначальную сущность храмового песнопения – этот крик жизни, крик человека с вознесёнными ввысь руками, гово­рящий о вековечной жажде утвердить себя, облегчить свою участь, найти точку опоры в необо­зримых просторах вселенной, трагически уповая, что существуют, помимо него, ещё какие-то небесные силы, которые помогут ему в этом.

(23)Как я радовался, как благодарил случай, приведший меня сюда, чтобы подарить мне этот праздник, когда моё существование словно бы вышло на вневременной и внепространственный простор, где чудодейственно совмещались все мои познания и переживания, – и в вос­поминаниях о прошлом, в сознании настоящего и в грёзах о будущем. (24)И среди этих раз­мышлений мне подумалось, что я ещё не любил, и тоска по любви, которая жила в моей крови и ждала своего часа, дала о себе знать щемящей болью в груди. (25)Кто она, где она, когда и как это будет? (26)Несколько раз я оглядывался невольно на двери – возможно, она пришла и сто­ит там, слушает и ждёт, когда я увижу её. (27)Как жаль, что её не было в тот час в том зале, как жаль, что невозможно было тогда разделить с ней то, что меня волновало и питало моё вообра­жение. (28)И ещё я думал – только бы судьба не устроила из этого нечто смешное, такое, что потом самому будет стыдно вспоминать…

 

(По Ч.Т. Айтматову*)

* Чингиз Торекулович Айтматов (1928-2008) – советский писатель, дипломат.

---