(1)К сожалению, наши обильные разговоры о нравственности часто носят слишком общий характер. (2)А нравственность… (3)Она состоит из конкретных вещей – из определённых чувств, свойств, понятий.

(4)Одно из таких чувств – чувство милосердия. (5)Термин несколько устаревший, непопулярный сегодня и даже как будто отторгнутый нашей жизнью. (6)Нечто свойственное лишь прежним временам. (7)«Сестра милосердия», «брат милосердия» – даже словарь даёт их как «устар.», то есть устаревшие понятия.

(8)В Ленинграде, в районе Аптекарского острова, была улица Милосердия. (9)Сочли это название отжившим, переименовали в улицу Текстилей.

(10)Изъять милосердие – значит лишить человека одного из важнейших действенных проявлений нравственности. (11)Это древнее необходимое чувство свойственно всему животному сообществу, птичьему: милость к поверженным и пострадавшим. (12)Как же так получилось, что чувство это у нас заросло, заглохло, оказалось запущенным? (13)Мне можно возразить, приведя немало примеров трогательной отзывчивости, соболезнования, истинного милосердия. (14)Примеры такие есть, и тем не менее мы ощущаем, и давно уже, убыль милосердия в нашей жизни. (15)Если бы можно было произвести социологическое измерение этого чувства…

(16)Милосердие изничтожалось неслучайно. (17)Во времена раскулачивания, в тяжкие годы массовых репрессий никому не позволяли оказывать помощь семьям пострадавших, нельзя было приютить детей арестованных, сосланных. (18)Людей заставляли высказывать одобрение смертным приговорам. (19)Даже сочувствие невинно арестованным запрещалось. (20)Чувства, подобные милосердию, расценивались как подозрительные, а то и преступные. (21)Из года в год чувство это осуждали, вытравливали: оно-де аполитичное, не классовое, в эпоху борьбы мешает, разоружает…

(22)Его сделали запретным и для искусства. (23)Милосердие действительно могло мешать беззаконию, жестокости, оно мешало оговаривать, нарушать законность, сажать, избивать, уничтожать. (24)Тридцатые годы, сороковые – понятие это исчезло из нашего лексикона. (25)Исчезло оно и из обихода, ушло как бы в подполье. (26)«Милость к падшим» оказывали таясь и рискуя…

(27)Уверен, что человек рождается со способностью откликаться на чужую боль. (28)Уверен, что это врождённое, данное нам вместе с инстинктами, с душой. (29)Но если это чувство не используется, не упражняется, оно слабеет. (30)И исчезает.

(31)Упражняется ли милосердие в нашей жизни?.. (32)Есть ли постоянная принуда для этого чувства? (ЗЗ)Толчок, призыв к нему?

(34)Вспомнилось мне, как в детстве отец, когда мы проходили мимо нищих – а нищих было много в моём детстве: слепых, калек, просто просящих подаяние в поездах, на вокзалах, на рынках, – отец всегда давал медяк и говорил: поди подай. (35)И я, преодолевая страх, – нищенство нередко выглядело довольно страшновато, – подавал. (36)Иногда преодолевал и свою жадность – хотелось приберечь деньги для себя, мы жили довольно бедно. (37)Отец никогда не рассуждал: притворяются или не притворяются эти просители, в самом деле они калеки или нет. (38)В это он не вникал: раз нищий – надо подать.

(39)И как теперь я понимаю, это была практика милосердия, то необходимое упражнение в милосердии, без которого это чувство не может жить.

 

(По Д.А. Гранину*)

 

* Даниил Александрович Гранин (1919-2017) – советский и российский писатель, киносценарист, общественный деятель.

 

---

(1)Есть неоспоримые истины, но они часто лежат втуне, никак не отзываясь на человеческой деятельности, из-за нашей лени или невежества.

(2)Одна из таких неоспоримых истин относится к писательскому мастерству, в особенности к работе прозаиков. (3)Она заключается в том, что знание всех смежных областей искусства – поэзии, живописи, архитектуры, скульптуры и музыки – необыкновенно обогащает внутренний мир прозаика и придаёт особую выразительность его прозе. (4)Она наполняется светом и красками живописи, свежестью слов, характерной для поэзии, соразмерностью архитектуры, выпуклостью и ясностью линий скульптуры и ритмом и мелодичностью музыки.

(5)Это всё добавочные богатства прозы, как бы её дополнительные цвета.

(6)Я не верю писателям, не любящим поэзию и живопись. (7)В лучшем случае это люди с несколько ленивым и высокомерным умом, в худшем – невежды.

(8)Писатель не может пренебрегать ничем, что расширяет его видение мира, конечно, если он мастер, а не ремесленник, если он создатель ценностей, а не обыватель, настойчиво высасывающий благополучие из жизни, как жуют американскую жевательную резинку.

(9)Часто бывает, что после прочитанного рассказа, повести или даже длинного романа ничего не остаётся в памяти, кроме сутолоки серых людей. (10)Мучительно стараешься увидеть этих людей, но не видишь, потому что автор не дал им ни одной живой черты.

(11)И действие этих рассказов, повестей и романов происходит среди какого-то студенистого дня, лишённого красок и света, среди вещей только названных, но не увиденных автором и потому нам, читателям, не показанных.

(12)Несмотря на современность темы, беспомощностью веет от этих вещей, написанных зачастую с фальшивой бодростью. (13)Ею пытаются подменить радость, в особенности радость труда.

(14)Причина этой тоскливости не только в эмоциональной скудости и неграмотности автора, но и в его вялом, рыбьем глазе.

(15)Такие повести и романы хочется разбить, как наглухо заклеенное окно в душной и пыльной комнате, чтобы со звоном полетели осколки и сразу же хлынули снаружи ветер, шум дождя, крики детей, гудки паровозов, блеск мокрых мостовых, ворвалась бы вся жизнь с её беспорядочной на первый взгляд и прекрасной пестротой света, красок и шумов.

(16)У нас немало книг, написанных как будто слепыми. (17)Предназначены они для зрячих, и в этом заключается вся нелепость их появления.

(18)Для того чтобы прозреть, нужно не только смотреть по сторонам. (19)Нужно научиться видеть. (20)Хорошо может видеть людей и землю только тот, кто их любит. (21)Стёртость и бесцветность прозы часто бывает следствием холодной крови писателя, грозным признаком его омертвения. (22)Но иногда это простое неумение, свидетельствующее о недостатке культуры. (23)Тогда это дело, как говорится, поправимое.

(24)Как видеть, как воспринимать свет и краски – этому могут научить нас художники. (25)Они видят лучше нас. (26)И умеют помнить увиденное.

(27)Когда я был ещё юным писателем, знакомый художник сказал мне:

— Вы, мой милый, ещё не совсем ясно видите. (28)Несколько мутновато. (29)И грубо. (30)Судя по вашим рассказам, вы замечаете только основные цвета и сильно окрашенные поверхности, а переходы и оттенки сливаются у вас в нечто однообразное.

— (31)Что же я могу поделать! – ответил я, оправдываясь. – (32)Такой уж глаз.

— (33)Ерунда! (34)Хороший глаз – дело наживное. (35)Поработайте, не ленитесь, над зрением. (З6)Держите его, как говорится, в струне. (37)Попробуйте месяц или два смотреть на всё с мыслью, что вам это обязательно надо написать красками. (38)В трамвае, в автобусе, на улице – всюду смотрите на людей именно так. (39)И через два-три дня вы убедитесь, что до этого вы не видели на лицах и десятой доли того, что заметили теперь. (40)А через два месяца вы научитесь видеть, и вам уже не надо будет понуждать себя к этому.

(41)Я послушался художника, и действительно – и люди, и вещи оказались гораздо интереснее, чем раньше, когда я смотрел на них бегло и торопливо.

(42)И меня охватило едкое сожаление о глупо потраченном времени. (43)Сколько бы я мог увидеть за прошлые годы превосходных вещей! (44)Сколько интересного необратимо ушло, и его уже не воскресишь!

(45)Это был первый урок, который я получил от художника.

 

(По К.Г. Паустовскому*)

 

* Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, классик отечественной литературы.

 

---

(1)Лучше всего Левитана можно понять и крепче всего полюбить в глубинах страны, столкнувшись лицом к лицу со всем, что было его поэзией.

(2)Первая «встреча» с Левитаном произошла у меня в Третьяковской галерее. (3)Но более всего запомнилась ещё одна из многочисленных, если можно так сказать, «внутренних» встреч с художником. (4)Этих встреч на самом деле не было, но часто возникало ощущение, что Левитан был только что здесь, что, конечно, только он мог показать нам те великолепные уголки страны, которые сияют в бледной синеве неба, молчат вместе с безветренными водами рек и озёр и откликаются эхом на крики кочующих птиц.

(5)Эта встреча случилась в лесистой и пустынной стороне невдалеке от Москвы. (6)Места были глухие, почти бездорожные. (7)Мне пришлось ехать в телеге и переправляться через лесные реки на паромах.

(8)Кончалась весна. (9)Зеленоватое ночное небо слабо светилось над серыми лесами. (10)Воздух был пропитан холодноватым запахом мокрых доцветающих трав.

(11)Я уснул в телеге. (12)Проснулся я оттого, что телега, заскрипев, остановилась на песчаном спуске к реке и возница лениво закричал:

— Эй, Семён, давай перевоз!

— (13)Ладно, ладно! – ответил из тумана хриплый голос. – (14)Тоже торопыга нашёлся. (15)Всех птах мне распугаешь. (16)Невежа и есть невежа!

— (17)Во беда! – шутливо сказал возница. – (18)Хоть не езди через этот чёртов паром, через Птичий угол. (19)Тут верно – соловьиное царство!

(20)Мы помолчали. (21)3а рекой в чёрных ночных вершинах деревьев начинало светать.

(22)Слабый и чистый свет зари появился в небе. (23)Низко, над самым краем земли, висел прозрачный слабый месяц. (24)«Вот – Левитан!» – почему-то подумал я, и у меня, как в молодости, заколотилось сердце.

(25)Вокруг было очень тихо. (26)Очевидно, перевозчик ещё не надумал перевозить нас. (27)Только один раз он зевнул.

(28)Внезапно в зарослях что-то осторожно звякнуло, будто колокольчик. (29)И тотчас высокая трель ударила по чёрной воде и рассыпалась среди зарослей кувшинок.

(30)Соловей замолчал, прислушался, потом пустил по реке странные и смешные звуки, будто он полоскал себе горло ночной росой.

— (31)Во, слыхали? – спросил возница. – (32)Это он разгон пока что берёт. (33)А потом как развернётся – одна красота!

— (34)Невежа! – неожиданно сказал из тумана хриплый голос. – (35)Только и ждали тебя, объяснителя. (З6)Дай послухать! (37)Он сейчас даст «лешеву дудку», так ты свою лошадёнку держи – как бы не разнесла.

(38)Возница не обиделся. (39)Он только шёпотом сказал мне:

— Сейчас самое будет начало.

(40)И действительно, по всем берегам в зарослях лозы ударили, как по команде, соловьи.

(41)И утро, казалось, начало от этого разгораться быстрее. (42)И уже была видна нежнейшая алая гряда небольших облаков, что висела с ночи над всем этим лесным краем.

(43)Соловьиный гром нарастал. (44)3аря открыла свои смутные дали. (45)Тогда оказалось, что на востоке, за частоколом лесных вершин, лежит тихая и лучезарная страна, которой нет названия. (46)И я снова, сам не понимая почему, подумал: «Левитановская заря…»

(47)Потом мы переехали через реку и немного посидели около шалаша перевозчика. (48)Он с гордостью показал мне своё последнее изобретение – круглую узкую яму, выложенную ветками лозы.

— (49)Вот! – сказал перевозчик. – (50)Последняя моя модель. (51)У вас в Москве холодильники – и у меня холодильник. (52)Ты засунь руку, попробуй. (53)Мороз! (54)Дочка мне молоко приносит. (55)Оно тут не киснет нисколько. (56)Вот она, дочка, глупышка отчаянная.

(57)Я оглянулся и увидел маленькую спящую девочку на лежанке из досок. (58)Она усмехалась во сне. (59)Первый луч солнца, густой, как мазок оранжевого золота, упал на сухие ветки шалаша. (60)Девочка вздохнула. (61)И я подумал, что вся страна похожа на эту девочку – такая же льняная, сероглазая, застенчивая, жалостливая и весёлая. (62)И снова я вспомнил о Левитане с благодарностью и грустью.

(63)3а рекой потянулся сосновый лес. (64)Всё в нём было очень приветливо, даже самые скромные, самые обыкновенные замухрышки – липкие сыроежки и беленькие цветы земляники. (65)Я снова подумал о Левитане, о том, что в родной земле всё хорошо, вплоть до этого слабенького лесного цветка. (66)Если бы нам сказали, что больше мы никогда его не увидим, у многих людей сердце сжалось бы от боли…

 

(По К.Г. Паустовскому*)

 

* Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, классик отечественной литературы.

 

---

(1)В спорах о современном стиле часто проскальзывает или нарочито заостряется мысль о какой-то ультрасовременной телеграфной краткости прозы. (2)Порой спорщики пекутся о времени нашего читателя, которому «не поднять толстый роман», ибо есть полуторачасовое кино, телевизор и иные технические чудеса XX века.

(3)Современен ли Толстой с его многотомными романами, с его подробнейшими описаниями состояния и чувств человека, с его детальнейшим исследованием души в её тончайших проявлениях? (4)Разумеется, вопрос этот смешон, применимый к гению – к художнику, имя которого, видимо, знают или слышали все на нашей планете.

(5)Толстой волновал современников и будет волновать еще многие поколения потомков до тех пор, пока человек будет человеком, пока будут существовать общество, жизнь и смерть, добро и зло, любовь к детям и женщине, стремление к самосовершенствованию, то есть к воспитанию таких черт в человеке, которые делают его добрым властелином мира.

(6)Гению Толстого свойственно проникать в глубины природы, а значит, в глубины человеческого сознания. (7)Его глаза видели то, что не видели другие, его проникновение в психологию и, следовательно, в природу настолько гениально, всеобъёмно, что мы порой говорим: «Толстой написал всю психологию человека».

(8)Все изменения человеческого чувства Толстой показывал, раскрывал посредством своего мускулистого, точного языка, посредством крепкой и многопериодной фразы, где была некоторая нарочитая угловатость и в то же время естественность, за которой уже исчезает язык как инструмент литературы и остаётся живая жизнь, ощущение чувства, движение души. (9)Углубляясь в чтение Толстого, вы почти никогда не замечаете, сколько раз повторено во фразе «что», «как» и «который», – вы поглощены течением толстовских мыслей, неожиданных и одновременно естественных открытий человеческой психологии, равных великим открытиям законов природы и общества. (10)Гениальный художник никогда не поражал нас и, видимо, не хотел поражать «обнажённым мастерством», той выпирающей щеголеватостью фразы, что была свойственна, например, Бунину, который покоряет нас серебряной чеканкой мастерства. (11)Невозможно объяснить, как достигает этого Толстой, но язык его настолько непосредствен, что как бы исчезает сама фраза, заслоняясь огромной мыслью. (12)И это свойство величайшего гения – искусство становится не отражением жизни, а самой жизнью…

(13)Толстой, как известно, писал и лаконичные, и большие вещи, но он всегда был краток. (14)Он подымал такие пласты психологии, он развёртывал такие общественные события, он описывал такие характеры, что «Война и мир» кажется весьма коротким произведением.

(15)Изображая нашу сложнейшую и невиданную в истории человечества эпоху, мы должны каждодневно учиться этой краткости, этой глубине и художнической смелости художника-гиганта.

 

(По Ю.В. Бондареву*)

 

* Юрий Васильевич Бондарев (1924-2020) – русский советский писатель, сценарист, общественный деятель.

 

---

(1)На окраине села, возле издолблённой осколками, пробитой снарядами колхозной клуни¹, крытой соломой, толпился народ. (2)У широко распахнутого входа в клуню нервно перебирали ногами тонконогие кавалерийские лошади, запряжённые в крестьянские дровни. (3)И откуда-то с небес или из-под земли звучала музыка, торжественная, жуткая, чужая. (4)Приблизившись к клуне, пехотинцы различили, что народ возле клуни толпился непростой: несколько генералов, много офицеров и вдруг обнаружился командующий фронтом.

— (5)Ну занесла нас нечистая сила… – заворчал комроты Филькин.

(6)У Бориса Костяева похолодело в животе, потную спину скоробило: командующего, да ещё так близко, он никогда не видел. (7)Взводный начал торопливо поправлять ремень, развязывать тесёмки шапки. (8)Пальцы не слушались его, дёрнул за тесёмку – с мясом оторвал её. (9)Он не успел заправить шапку ладом. (10)Майор в жёлтом полушубке, с портупеей через оба плеча, поинтересовался, кто такие.

(11)Комроты Филькин доложил.

— (12)Следуйте за мной! – приказал майор.

(13)Командующий и его свита посторонились, пропуская мимо себя мятых, сумрачно выглядевших солдат-окопников. (14)Командующий прошёлся по ним быстрым взглядом и отвёл глаза. (15)Сам он, хотя и был в чистой долгополой шинели, в папахе и поглаженном шарфе, выглядел среди своего окружения не лучше солдат, только что вылезших с переднего края. (16)Глубокие складки отвесно падали от носа к строго сжатым губам. (17)Лицо его было воскового цвета, смятое усталостью. (18)И в старческих глазах, хотя он был ещё не старик, далеко не старик, – усталость, всё та же безмерная усталость. (19)В свите командующего слышался оживлённый говор, смех, но командующий был сосредоточен на своей какой-то невесёлой мысли. (20)И всё звучала музыка, хрипя, изнемогая, мучаясь.

(21)По фронту ходили всякого рода легенды о прошлом и настоящем командующего, которым солдаты охотно верили, особенно одной из них. (22)Однажды он якобы напоролся на взвод пьяных автоматчиков и не отправил их в штрафную, а долго вразумлял.

— (23)Вы поднимитесь на цыпочки – ведь Берлин уж видно! (24)Я вам обещаю: как возьмём его – пейте сколько влезет! (25)А мы, генералы, вокруг вас караулом стоять будем! (26)3аслужили! (27)Только дюжьте, дюжьте…

— (28)Что это? – поморщился командующий. – (29)Да выключите вы музыку! 

(30)Следом за майором стрелки вошли в клуню, проморгались со свету…

(31)На снопах белой кукурузы, засыпанной трухой соломы и глиняной пылью, лежал погибший немецкий генерал в мундире с яркими колодками орденов, тусклым серебряным шитьём на погонах и на воротнике. (32)В углу клуни, на опрокинутой веялке, накрытой ковром, стояли телефоны, походный термос, маленькая рация с наушниками. (33)К веялке придвинуто глубокое кресло с просевшими пружинами, а на нём — скомканный клетчатый плед, похожий на русскую бабью шаль.

(34)Возле генерала стоял на коленях немчик в кастрюльного цвета шинели, в старомодных, антрацитно сверкающих ботфортах, в пилотке, какую носил ещё Швейк, только с пришитыми меховыми наушниками.

(35)Перед ним, на опрокинутом ящике, хрипел патефон, старик немец крутил ручку патефона, и по лицу его безостановочно катились слёзы…

(36)Командующий с досадой шмыгнул носом. (37)Повелительно приказал:

— Схоронить генерала, павшего на поле боя, со всеми воинскими почестями: домовину, салют и прочее. (38)Хотя прочего не можем, – командующий отвернулся, опять пошмыгал носом. – (39)Панихиду по нему в Германии справят. (40)Много панихид.

(41)Кругом сдержанно посмеялись.

— (42)Его собакам бы скормить за то, что людей стравил. (43)3а то, что Бога забыл.

— (44)Какой тут Бог? – поник командующий, утирая нос рукавицей. – (45)Если здесь не сохранил, – потыкал он себя рукавицей в грудь, – нигде больше не сыщешь.

(46)Борису нравилось, что сам командующий фронтом, от которого веяло спокойной, устоявшейся силой, давал такой пример благородного поведения, но в последних словах командующего просквозило такое запёкшееся горе, такая юдоль человеческая, что ясно и столбу сделалось бы, умей он слышать: игра в благородство, агитационная иль ещё какая показуха, спектакли неуместны после того, что произошло вчера ночью и сегодняшним утром здесь, в этом поле, на этой горестной земле. (47)Командующий давно отучен войной притворяться, выполнял он чей-то приказ, и всё это было ему не по нутру, много других забот и неотложных дел ждало его, и он досадовал, что его оторвали от этих дел. (48)Мёртвых и пленных генералов он, должно быть, навидался вдосталь.

(49)Командующий что-то буркнул, резко отвернулся, натянул папаху на уши и, по-крестьянски бережно подоткнув полы шинели под колени, устроился в санях. (50)Что-то взъерошенное и в то же время бесконечно скорбное было в узкой и совсем не воинственной спине командующего, и даже в том, как вытирал он однопалой солдатской рукавицей простуженный нос, виделась человеческая незащищённость. (51)Так и не обернувшись больше, он поехал по полю. (52)Сани качало и подбрасывало на бугорках, полозьями обнажало трупы.

(53)Кони вынесли пепельно-серую фигуру командующего на танковый след и побежали бойчее к селу, где уже рычали, налаживая дорогу, тракторы и танки. (54)И когда за сугробами скрылись лошади и тоскливая фигура командующего, все долго подавленно молчали.

 

(По В.П. Астафьеву*)

 

* Виктор Петрович Астафьев (1924-2001) – драматург, эссеист.

 

1 Клуня – помещение для молотьбы хлеба и складывания снопов (нар.-разг.).

 

---

(1)Я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как Михайловское.

(2)Летний праздник бывает в Михайловском каждый год в день рождения Пушкина. (3)Сотни колхозных телег, украшенных лентами и валдайскими бубенцами, съезжаются на луг за Соротью, против пушкинского парка. (4)Все местные колхозники гордятся земляком Пушкиным и берегут заповедник, как свои огороды и поля.

(5)В Тригорском парке я несколько раз встречал высокого человека. (6)Он бродил по глухим дорожкам, останавливался среди кустов и долго рассматривал листья. (7)Иногда срывал стебель травы и изучал его через маленькое увеличительное стекло.

(8)Как-то около пруда меня застал крупный дождь. (9)Я спрятался под липой, и туда же не спеша пришёл высокий человек. (10)Мы разговорились. (11)Человек этот оказался учителем географии из Череповца.

— (12)Вы, должно быть, не только географ, но и ботаник? – сказал я ему. – (13)Я видел, как вы рассматривали растения.

(14)Высокий человек усмехнулся.

— (15)Нет, я просто люблю искать в окружающем что-нибудь новое. (16)Здесь я уже третье лето, но не знаю и малой доли того, что можно узнать об этих местах.

(17)Второй раз мы встретились на берегу озера Маленец, у подножия лесистого холма. (18)Высокий человек лежал в траве и рассматривал сквозь увеличительное стекло голубое перо сойки. (19)Я сел рядом с ним, и он рассказал мне историю своей привязанности к Михайловскому.

— (20)Мой отец служил бухгалтером в больнице в Вологде. (21)В общем, был жалкий старик – пьяница и хвастун. (22)Даже во время самой отчаянной нужды он носил застиранную крахмальную манишку, гордился своим происхождением. (23)Нас было шестеро детей. (24)Жили мы все в одной комнате, в грязи и беспорядке.

(25)Когда отец выпивал, он начинал читать стихи Пушкина и рыдать. (26)Слёзы капали на его крахмальную манишку, он мял её, рвал на себе и кричал, что Пушкин – это единственный луч солнца в жизни таких несчастных нищих, как мы. (27)Он не помнил ни одного пушкинского стихотворения до конца. (28)Он только начинал читать, но ни разу не окончил. (29)Это меня злило, хотя мне было тогда всего восемь лет. (30)Я решил прочесть пушкинские стихи до конца и пошёл в городскую библиотеку. (31)Я долго стоял у дверей, пока библиотекарша не окликнула меня и не спросила, что мне нужно.

— (32)Пушкина, – сказал я грубо.

— (33)Ты хочешь сказки? – спросила она.

— (34)Нет, не сказки, а Пушкина, – повторил я упрямо.

(35)Она дала мне толстый том. (36)Я сел в углу окна, раскрыл книгу и заплакал. (37)Я заплакал потому, что только сейчас, открыв книгу, я понял, что не могу прочесть её, что я совсем ещё не умею читать и что за этими строчками прячется заманчивый мир, о котором рыдал пьяный отец. (38)Со слов отца я знал тогда наизусть всего две пушкинские строчки: «Я вижу берег отдалённый, земли полуденной волшебные края», но этого для меня было довольно, чтобы представить себе иную жизнь, чем наша.

(39)Вообразите себе человека, который десятки лет сидел в одиночке. (40)Наконец ему устроили побег, достали ключи от тюремных ворот, и вот он, подойдя к воротам, за которыми свобода, и люди, и леса, и реки, вдруг убеждается, что не знает, как этим ключом открыть замок. (41)Громадный мир шумит всего в сантиметре за железными листами двери, но нужно знать пустяковый секрет, чтобы открыть замок, а секрет этот беглецу неизвестен. (42)Он слышит тревогу за своей спиной, знает, что его сейчас схватят и что до смерти будет то же, что было: грязное окно под потолком камеры и отчаяние. (43)Вот примерно то же самое пережил я над томом Пушкина.

(44)С тех пор я полюбил Пушкина. (45)Вот уже третий год приезжаю в Михайловское…

(46)На вершине холма, у обветшалых стен собора, над крутым обрывом, в тени лип, на земле, засыпанной пожелтевшими лепестками, белеет могила Пушкина. (47)Короткая надпись «Александр Сергеевич Пушкин», безлюдье, стук телег внизу под косогором и облака, задумавшиеся в невысоком небе, – это всё. (48)3десь конец блистательной, взволнованной и гениальной жизни. (49)3десь тот «милый предел», о котором Пушкин говорил ещё при жизни. (50)И здесь, на этой простой могиле, куда долетают хриплые крики петухов, становится особенно ясно, что Пушкин был первым народным поэтом.

 

(По К.Г. Паустовскому*)

* Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, классик отечественной литературы.

---

(1)На столе в классе стояли залитые сургучом бутылки с желтоватой водой. (2)На каждой бутылке была наклейка. (3)На наклейках кривым старческим почерком было написано: «Вода из Нила», «Вода из реки Лимпопо», «Вода из Средиземного моря».

(4)Бутылок было много. (5)Но сколько мы ни разглядывали эту воду, во всех бутылках она была одинаково жёлтая и скучная на вид.

(6)Мы приставали к учителю географии Черпунову, чтобы он разрешил нам попробовать воду из Мёртвого моря. (7)Нам хотелось узнать, действительно ли она такая солёная. (8)Но пробовать воду Черпунов не позволял.

(9)Старшеклассники рассказывали, что на квартире у Черпунова устроен небольшой географический музей, но старик к себе никого не пускает. (10)Там были будто бы чучела колибри, коллекция бабочек, телескоп и даже самородок золота.

(11)Наслушавшись об этом музее, я начал собирать свой музей. (12)Он был, конечно, небогатый, но расцветал в моём воображении как царство удивительных вещей. (13)Разнообразные истории были связаны с каждой вещью – будь то пуговица румынского солдата или засушенный жук-богомол.

(14)Однажды я встретил Черпунова в Ботаническом саду.

— (15)Пойди сюда! – подозвал меня Черпунов и протянул толстую руку. – (16)Садись, рассказывай. (17)Ты, говорят, собрал маленький музей. (18)Что у тебя есть?

(19)Я робко перечислил свои незамысловатые ценности. (20)Черпунов усмехнулся. (21)Похвально! – сказал он. – (22)Приходи ко мне в воскресенье утром. (23)Посмотришь мой музей.

(24)В воскресенье я надел новенький гимназический костюм и пошёл к Черпунову. (25)Была поздняя осень, но сирень ещё не пожелтела. (26)С листьев стекал туман. (27)Внизу на Днепре трубили пароходы. (28)Я поднялся на крыльцо и потянул рукоятку звонка. (29)Внутри флигеля пропел колокольчик. (30)Встречать меня вышел сам Черпунов.

(31)Чудеса начались уже в передней. (32)В овальном зеркале отражался красный от смущения маленький гимназист, пытавшийся расстегнуть озябшими пальцами шинель. (33)Я не сразу понял, что этот гимназист – я сам. (34)Я расстёгивал пуговицы и смотрел на раму от зеркала.

(35)Это была не рама, а венок из стеклянных, бледно окрашенных листьев, цветов и гроздьев винограда.

— (36)Венецианское стекло, – сказал Черпунов. – (37)Посмотри поближе. (38)Можешь даже потрогать.

(39)Я осторожно прикоснулся к стеклянной розе. (40)Стекло было матовое, будто присыпанное пудрой. (41)В полоске света, падавшей из соседней комнаты, оно просвечивало красноватым огнём.

— (42)Совсем как рахат-лукум, – заметил я.

(43)Черпунов показал мне на портрет на стене. (44)Он изображал бородатого человека с измождённым лицом.

— (45)Ты знаешь, кто это? (46)Один из лучших русских людей. (47)Путешественник Миклухо-Маклай. (48)Он был великий учёный и верил в добрую волю людей. (49)Он жил один среди людоедов на Новой Гвинее. (50)Безоружный, умирающий от лихорадки. (51)Но он сумел сделать столько добра дикарям и проявить столько терпения, что, когда за ним пришёл наш корвет «Изумруд», чтобы увезти его в Россию, толпы дикарей плакали на берегу, протягивали к корвету руки и кричали: «Маклай, Маклай!» (52)Так вот, запомни: добротой можно добиться всего.

(53)Потом Черпунов показал мне звёздный глобус, старые карты с «розой ветров», чучела колибри с длинными, как маленькие шила, клювами.

— (54)Ну, на сегодня довольно, – сказал Черпунов. – (55)Ты устал. (56)Можешь приходить ко мне по воскресеньям.

(57)В следующее воскресенье я не пошёл к учителю, потому что среди недели он заболел и перестал ходить в гимназию.

(58)Совсем скоро учитель умер.

(59)Когда я был уже в старшем классе, преподаватель психологии, говоря нам о плодотворной силе воображения, неожиданно спросил:
— Вы помните Черпунова с его водой из разных рек и морей?

— (60)Ну как же! – ответили мы. – (61)Великолепно помним.

— (62)Так вот, могу вам сообщить, что в бутылках была самая обыкновенная водопроводная вода. (63)Вы спросите, зачем Черпунов вас обманывал? (64)Он справедливо полагал, что таким путём даёт толчок развитию вашего воображения. (65)Черпунов очень ценил его. (66)Несколько раз он упоминал при мне, что человек отличается от животного способностью к воображению. (67)Воображение создало искусство. (68)Оно раздвинуло границы мира и сознания и сообщило жизни то свойство, что мы называем поэзией.

 

(По К.Г. Паустовскому*)

 

* Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, классик отечественной литературы.

 

---

(1)В избушке у самого леса живёт старый охотник Емеля с маленьким внучком Гришуткой. (2)Ни забора, ни ворот, ни сарая — ничего нет у Емелиной избушки. (3)Только под крыльцом из неотёсанных брёвен воет по ночам голодный Лыско — одна из лучших охотничьих собак в Тычках.

— (4)Дедко, а дедко, теперь олени ходят с телятами? — с трудом спросил маленький Гришутка однажды вечером.

— (5)С телятами, Гришук, — ответил Емеля, доплетая новые лапти.

— (6)Вот бы, дедко, телёночка добыть…

— (7)Погоди, добудем... (8)Жары наступили, олени с телятами в чаще прятаться будут от оводов, тут я тебе и телёночка добуду, Гришук!

(9)Гришутке всего было шесть лет, и он лежал теперь второй месяц на широкой деревянной лавке под тёплой оленьей шкурой. (10)Мальчик простудился ещё весной, когда таял снег, и всё не мог поправиться. (11)Его смуглое личико побледнело и вытянулось, глаза сделались больше, нос обострился. (12)Емеля видел, как внучонок таял не по дням, а по часам, но не знал, чем помочь горю.

(13)Стояли последние дни июня месяца. (14)Емеля вышел из своей избушки с кремневой винтовкой в руке, отвязал Лыска и направился к лесу.

— (15)Ну, Гришук, поправляйся без меня... — говорил Емеля внуку на прощанье. — (16)3а тобой приглядит старуха Маланья, пока я за телёнком схожу.

— (17)А принесёшь телёнка-то, дедко?

— (18)Принесу, сказал.

— (19)Жёлтенького?

— (20)Жёлтенького…

— (21)Ну, я буду тебя ждать... (22)Смотри не промахнись, когда стрелять будешь…

(23)Три дня бродил Емеля по лесу с Лыском, и всё напрасно: оленя с телёнком не попадалось. (24)Только на четвёртый день, когда и охотник, и собака совсем выбились из сил, они совершенно случайно напали на след оленя с телёнком.

(25)«Мать с телёнком, — думал Емеля, разглядывая на траве следы больших и маленьких копыт. — (26)Сегодня утром были здесь... (27)Лыско, ищи, голубчик!..»

(28)День был знойный. (29)Солнце палило нещадно. (30)Собака обнюхивала кусты и траву с высунутым языком; Емеля едва таскал ноги. (31)Но вот знакомый треск и шорох... (32)Лыско упал на траву и не шевелился. (33)В ушах Емели стоят слова внучка: «Дедко, добудь телёнка... и непременно, чтобы был желтенький». (34)Вон и мать... (35)Это был великолепный олень-самка. (36)Он стоял на опушке леса и пугливо смотрел прямо на Емелю.

(37)«Нет, ты меня не обманешь...» — думал Емеля, выползая из своей засады.

(38)Олень давно почуял охотника, но смело следил за его движениями.

(39)«Это мать меня от телёнка отводит», — думал Емеля, подползая всё ближе и ближе.

(40)Когда старик хотел прицелиться в оленя, он осторожно перебежал несколько сажен далее и опять остановился. (41)Емеля снова подполз со своей винтовкой. (42)Опять медленное подкрадывание, и опять олень скрылся, как только Емеля хотел стрелять.

— (43)Не уйдёшь от телёнка, — шептал Емеля, терпеливо выслеживая зверя в течение нескольких часов.

(44)Эта борьба человека с животным продолжалась до самого вечера. (45)Благородное животное десять раз рисковало жизнью, стараясь отвести охотника от спрятавшегося оленёнка; старый Емеля и сердился, и удивлялся смелости своей жертвы. (46)Ведь всё равно не уйдёт от него олень... (47)Лыско, как тень, ползал за хозяином. (48)Когда тот совсем потерял оленя из виду, осторожно ткнул его своим горячим носом. (49)Старик оглянулся и присел. (50)В десяти саженях от него, под кустом жимолости, стоял тот самый жёлтенький телёнок, за которым он бродил целых три дня. (51)Это был прехорошенький оленёнок, всего нескольких недель, с жёлтым пушком и тоненькими ножками; красивая головка была откинута назад, и он вытягивал тонкую шею вперёд, когда старался захватить веточку повыше. (52)Охотник с замирающим сердцем взвёл курок винтовки и прицелился в голову маленькому, беззащитному животному…

(53)Ещё одно мгновение, и маленький оленёнок покатился бы по траве с жалобным криком; но именно в это мгновение старый охотник припомнил, с каким геройством защищала телёнка его мать, припомнил, как мать его Гришутки спасла сына от волков своей жизнью. (54)Точно что оборвалось в груди у старого Емели, и он опустил ружьё. (55)Оленёнок по-прежнему ходил около куста, общипывая листочки и прислушиваясь к малейшему шороху. (56)Емеля быстро поднялся и свистнул — маленькое животное скрылось в кустах с быстротой молнии.

— (57)Ишь какой бегун... — говорил старик, задумчиво улыбаясь. — (58)Только его и видел: как стрела... (59)Ведь убежал, Лыско, наш оленёнок-то? (60)Ну, ему, бегуну, надо расти... (61)Ах ты, какой шустрый!..

(62)Старик долго стоял на одном месте и всё улыбался, припоминая бегуна.

(По Д. Н. Мамину-Сибиряку*)

 

* Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852—1912) — русский прозаик и драматург.

 

---

1)Несомненно, Дюма останется ещё на многие годы любимцем и другом читателей с пылким воображением и с не совсем остывшей кровью. (2)Но, увы, надолго сохранится и убеждение в том, что большинство его произведений написаны в слишком тесном сотрудничестве с другими авторами.

(3)Повторять что-нибудь дурное, сомнительное, позорное о людях славы и искусства было всегда лакомством для критиков и публики. (4)Помню, как в Москве один учитель средней школы на жадные расспросы о Дюма сказал уверенно:

— Дюма? (5)Да ведь он не написал за всю жизнь ни одной строчки. (6)Он только нанимал романистов и подписывался за них. (7)Сам же он писать совсем не умел. (8)И даже читал с большим трудом.

(9)Конечно, всякому ясно, что выпустить в свет около пятисот шестидесяти увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы, — дело немыслимое для одного человека, каким бы он ни был работоспособным, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал. (10)Если мы допустим, что Дюма умудрялся при титанических усилиях писать по четыре романа в год, то и тогда ему понадобилось бы для полного комплекта его сочинений работать около ста сорока лет самым усердным образом, подхлёстывая себя неистово сотнями чашек крепчайшего кофе. (11)Да. (12)У Дюма были сотрудники. (13)Например: Огюст Маке, Поль Мерис, Октав Фейе, Е. Сустре, Жерар де Нерваль, были, вероятно, и другие…

...(14)Но вот тут-то мы как раз и подошли к чрезвычайно сложным, запутанным и щекотливым литературным вопросам. (15)С самых давних времён весьма много было сказано о вольном и невольном плагиате, об использовании чужих, хотя бы очень старых, хотя бы совсем забытых, хотя бы никогда не имевших успеха сюжетов.

(16)Коллективное творчество имеет множество видов, условий и оттенков. (17)Во всяком случае, на фасаде выстроенного дома ставит своё имя архитектор. (18)А не каменщик, и не маляры, и не землекопы.

(19)Чарльз Диккенс, которого Достоевский называл самым христианским из писателей, иногда не брезговал содействием литературных сотоварищей, каковыми бывали даже и дамы-писательницы: мисс Мэльхолланд и мисс Стрэттон, а из мужчин — Торкбери, Гаскайн и Уилки Коллинз. (20)Особенно последний, весьма талантливый писатель, имя и сочинения которого до сих пор ценны для очень широкого круга читателей.

(21)Распределение совместной работы происходило приблизительно так: Диккенс — прекрасный рассказчик — передавал иногда за дружеской беседой нить какой-нибудь пришедшей ему в голову или от кого-нибудь слышанной истории курьёзного или трогательного характера. (22)Потом этот намёк на тему разделялся на несколько частей, в зависимости от количества будущих сотрудников, и каждому из соавторов, в пределах общего плана, предоставлялось широкое место для личного вдохновения. (23)Потом отдельные части повести соединялись в одно целое, причём швы заглаживал опытный карандаш самого Диккенса, а затем общее сочинение шло в типографский станок. (24)Эти полушутливые вещицы вошли со временем в полное собрание сочинений Диккенса. (25)Сотрудники в нём переименованы, но вот беда: если не глядеть на фамилии, то Диккенс сразу бросается в глаза своей вечной прелестью, а его сотоварищей по перу никак не отличишь друг от друга.

(26)В фабрике Дюма были, вероятно, совсем иные условия и отношения. (27)Прежде всего надо сказать, что если кто и был в этом товариществе настоящим работником, то, конечно, он, сорокасильный, неутомимый, неукротимый, трудолюбивейший Александр Дюма. (28)Он мог работать сколько угодно часов в сутки, от самого раннего утра до самой поздней ночи, иногда и больше. (29)Из-под пера так и падали с лёгким шелестом бумажные листы, исписанные мелким отличнейшим почерком, за который Дюма обожали наборщики (кстати, и его восхищённые первочитатели). (30)Говорят, он пыхтел и потел во время работы, ибо был тучен и горяч. (31)По его бесчисленным сочинениям можно судить, какое огромное количество требовалось ему сведений об именах, характерах, родстве, костюмах, привычках действующих персонажей. (32)Разве хватало у него времени просиживать часами в библиотеке, бегать по музеям, рыться в пыли архивов, разыскивать старые хроники и мемуары и делать выписки из редких исторических книг? (33)Если в этой кропотливой работе ему помогали друзья (как впоследствии Флоберу), то оплатить эту услугу было бы одинаково честно и ласковой признательностью, и денежными знаками или, наконец, и тем и другим.

(34)Правда, Дюма порою мало церемонился с годами, числами и фактами, но во всех лучших его романах безошибочно чувствуется его собственная, хозяйская, авторская рука. (35)Её узнаёшь и по характерному искусству диалога, по грубоватому остроумию, по яркости портретов и быта, по внутренней доброте... (36)Правда и то, что очень часто, особенно в последние свои годы, Дюма прибегал к самому щедрому и самому бескорыстному сотруднику — к ножницам. (37)Но и здесь, сквозь десятки чужих страниц географического, этнографического, исторического и вообще энциклопедического свойства всё-таки блистает прежний Дюма, пылкий, живой, увлекательный, роскошный.

(38)Огюст Маке заявил публичную претензию на Дюма, которому он чем-то помог в «Трёх мушкетёрах». (39)Оттуда и пошёл разговор о помощниках. (40)Но после первого театрального представления одноимённой пьесы, переделанной из романа и прошедшей с колоссальным успехом, Дюма, под бешеные аплодисменты и крики, насильно вытащил упиравшегося Маке к рампе, потребовал молчания и сказал своим могучим голосом:

— Вот Огюст Маке, мой друг и сотрудник. (41)Ваши лестные восторги относятся одинаково и к нему, и ко мне.

(42)И у Маке потекли из глаз слёзы.

(По А. И. Куприну*)

 

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) — русский писатель, переводчик.

 

---

 

— (1)Вот что! — с восторгом воскликнул Иван Васильевич. — (2)Вот что!.. (3)Надо заделать прореху в нашей истории. (4)Надо написать краткую, но выразительную летопись Восточной России…

(5)Тут жар Ивана Васильевича немного простыл.

«(6)А источники где? — подумал он. — (7)Источники найдутся где-нибудь. (8)А как найдутся?»

(9)Нет, Иван Васильевич, это труд уж, кажется, не по тебе. (10)И в самом деле, кому же охота пожертвовать всей жизнью на дело, которое ещё на поверку может выйти вздором?..

(11)Вдруг Иван Васильевич ударил себя по лбу.

— (12)Нашёл! — закричал он с вдохновением. — (13)Нашёл своё новое, глубокое, громадное воззрение... (14)Я человек русский, я посвятил себя России. (15)Скажет ли она за то спасибо — не знаю; да не в том дело. (16)Я все труды, все мысли отдаю родине, и потому прочие предметы могут иметь для меня ценность только относительную. (17)Итак, я изучу влияние Востока на Россию, в отношениях его к одной России, влияние неоспоримое, влияние важное, влияние тройственное: нравственное, торговое и политическое. (18)Сперва начну с нравственного влияния, которое с давнего времени ведёт на нашей почве упорную борьбу с влиянием Запада. (19)Давно оба врага разъярились и кинулись друг на друга врукопашную, не замечая, что они стискивают между собою бедное, исхудалое славянское начало. (20)Не лучше ли бы им, кажется, помириться, и взять с обеих сторон невинную жертву за руки, и вывести её на чистый воздух, и дать ей поздороветь. (21)Пусть каждый расскажет ей потом исповедь своего сердца, наставит на истинный путь, указав на пагубные последствия собственных заблуждений, на блестящую награду своих доблестей. (22)В самом деле, Россия находится в странном положении. (23)Слева Европа, как хитрая прелестница, нашёптывает ей на ухо обольстительные слова; справа Восток, как пасмурный седой старик, протяжно, но грозно твердит ей вечно свою неизменную речь. (24)Кого же слушать? (25)К кому обращаться? (26)Слушать обоих. (27)Не обращаться ни к кому, а идти вперёд своей дорогой. (28)Слушать для того, чтоб воспользоваться чужим опытом, чужими бедствиями, чужими страшными уроками и надёжнее, вернее стремиться к истине. (29)На Востоке всякое убеждение свято. (30)На Западе нет более убеждений. (31)На Востоке господствует чувство, на Западе владычествует мысль. (32)А России суждено слить в себе мысль и чувство при лучах просвещения, как сливаются на небе цвета радуги от яркого блеска солнца. (33)Восток презирает суетность житейских треволнений; Запад погибает в беспрерывном их столкновении. (34)И тут можно найти середину. (35)Можно слить желание усовершенствования с мирным, высоким спокойствием, с непоколебимыми основными правилами. (36)Мы многим обязаны Востоку: он передал нам чувство глубокого верования в судьбы провидения, прекрасный навык гостеприимства и в особенности патриархальность нашего народного быта. (37)Но — увы! — он передал нам также свою лень, своё отвращение к успехам человечества, непростительное нерадение к возложенным на нас обязанностям и, что хуже всего, дух какой-то странной, тонкой хитрости, который, как народная стихия, проявляется у нас во всех сословиях без исключения. (38)При благодетельном направлении эта хитрость может сделаться качеством и даже добродетелью, но при отсутствии духовного образования она доводит до самых жалких последствий; она приводит к неискренности взаимных отношений, к неуважению чужой собственности, к постоянному тайному стремлению ослушиваться законов, не исполнять приказаний и, наконец, даже к самому безнравственному плутовству. (39)Востоку мы обязаны тем, что столько мужиков и мастеровых обманывают нас на работе, столько купцов обвешивают и обмеривают в лавках и столько дворян губят имя честного человека на службе. (40)Страшно вымолвить, — а привычка в нас сделала то, что мы остаёмся равнодушными, будучи свидетелями самых противозаконных хищений, так что даже первобытные понятия наши с годами изменяются и кража не кажется нам воровством, обман нам кажется не ложью, а какой-то предосудительною необходимостью. (41)Впрочем, слава богу, тут Западом побеждён у нас Восток, и мстительный факел осветил пучину козней и позора. (42)Долго ещё будут у нас проявляться следы сокрушительного начала, но они давно уже переходят в осадки всех сословий, в низшие слои людей разных именований, потому что каждое сословие имеет свою чернь. (43)Как ни говори, как ни кричи, что ни печатай, Россия быстрым полётом стремится по стезе величия и славы — к недосягаемой на земле цели совершенства. (44)И более всех других народов Россия приблизится к ней, ибо никогда не забудет, что одного вещественного благосостояния точно так же недостаточно для жизни государства, как недостаточно для жизни частного человека. (45)Широкой, могучей пятой задавит она мелкие гадины, кровожадные ехидны, которые хотят ползком пробраться до её сердца, и весело отпрянет она, полная любви и силы, к чистому, беспредельному русскому небу…

— (46)Вот, — заключил Иван Васильевич, — предмет так предмет! (47)Влияние нравственное, влияние торговое, влияние политическое. (48)Влияние восточное, слитое с влиянием Запада в славянском характере, составляет, без сомнения, нашу народность. (49)Но как распознать каждую стихию отдельно? (50)Народность-то, кажется, препорядочно закутана. (51)Её придётся распеленать, чтоб добраться до неё, а потом как узнаешь, что пелёнка, что нога? (52)Мужайся, Иван Васильевич: дело великое! (53)Ты на Восток недаром попал; итак, изучай старательно влияние Востока на святую Русь... (54)Ищи, ищи теперь впечатлений. (55)Всматривайся в восточные народы. (56)Изучай всё до последней мелочи... (57)Рассмотри каждую каплю, влитую в нашу народную жизнь, — а потом и найдёшь ты народность. (58)3а дело, Иван Васильевич, за дело!

(По В. А. Соллогубу*)

* Владимир Александрович Соллогуб (1813—1882) — русский прозаик, драматург, поэт и мемуарист.

---